Бабушка рядышком с дедушкой

Письмо в редакцию: «Пишу вам с целью обратить внимание на серьезную проблему, решить которую можно только общими усилиями управления здравоохранения, депутатов, руководителей психиатрической службы города, меценатов. Речь идет о геронтологическом отделении психиатрической больницы. В таких условиях нельзя содержать стариков...».

Отделение геронтологии жители Нартовского поселка называют просто: больница. Желтое двухэтажное здание за каменным забором. Ворота настежь. Тишина. И наглухо закрытая дверь. Рассказывают, раньше здесь находился профилакторий для хронических алкоголиков. Но однажды в местной газете напечатали злой фельетон под названием «Курорт на Нартовке», и заведение прикрыли. Как раз в стране отменили закон о принудительном лечении алкоголиков. А вскоре Гайдар отпустил цены. И сразу, по словам главврача психиатрического диспансера Тамары Черепениной, резко участились случаи самоубийств одиноких стариков. Возникла необходимость в отделении геронтологии, где бы родственники могли на время – от одного месяца до трех - оставлять своих немощных стариков. За почти десятилетнее существование отделения в нем побывало около 300 человек.

...Нам открывает молодая санитарка с грустным взором и проводит наверх. Поворот ключом - и мы попадаем в небольшой холл. Старики и старушки в застиранных штанах и халатах молча провожают нас взглядами. Вышестоящий персонал после обеда уехал, за старшую в отделении осталась медсестра. Беседуем в тесном сестринском закутке.

Наш разговор прерывает старушка, внезапно появившаяся в дверях. «Почему ко мне дочь давно не приходит? Бросила меня, – слабым, дрожащим голосом проплакала она. – Мы здесь заживо похороненные. Это не жизнь – могила».

К ней подходит санитарка, и, обняв за плечо, покровительственно произнесла: «Пойдем, пойдем, что у тебя случилось? К тебе ведь дочь вчера приезжала, вспомни-ка». А медсестра, кивнув в сторону бабульки, пояснила для меня: «Дочь её навещает часто. Раз в неделю. Она забыла: склероз».

Врачи говорят, что постояльцы отделения тяжело переносят перемену обстановки и оторванность от дома. Но некоторым больным все же здесь нравится. Они даже обратно просятся: совсем одиноким коллектив нужен, другие, наоборот, от детей-пьяниц бегут.

Из письма: «Одна медсестра, один санитар и одна санитарка ухаживают более чем за 20-ю больными. А ведь за каждым нужен присмотр буквально ежеминутный. Одеть, умыть, проследить за чистотой одежды, накормить с ложечки, вывести на прогулку. Медики при унизительно малых зарплатах, при отсутствии элементарных человеческих условий делают тяжелую грязную работу. Часть больных до конца своих дней прикована к постели, белье на них приходится менять не один раз в день».

Каждое лето в отделении не бывает горячей воды – её греют кипятильниками, а затем ведрами носят на второй этаж. Просто необходимо биде, но его нет, и стариков всякий раз «затаскивают» в ванну. На все отделение две инвалидные коляски. «У меня поясница от надсады болит. Сколько раз за смену поднимешь человека, да в туалет сводишь» – без тени брезгливости рассказывает моя собеседница». Санитарки в отделении меняются часто – их труд оценивается в 500-600 рублей.

Из письма. «В палатах нет ничего, кроме коек. Ни тумбочек, ни стульев. Больные путают свои палаты, кровати, теряют предметы обихода. А надо бы за каждым закрепить определенное место, как-то отличительно обозначить его, как в детских садах. Нет ни одного шкафчика, где можно было бы хранить необходимые вещи: обувь, верхнюю одежду. Ведь больные в чем сидят, в том их и гулять выводят».

В прошлом году медсестры написали письмо директору БКРУ-1 В. Коновалову с просьбой помочь отделению списанной мебелью. Но письмо не отправили. Мы сами поинтересовались у депутата Коновалова, может ли он оказать содействие геронтологическому отделению. «Я полон желания помочь, но инициатива должна исходить от руководства учреждения» - ответил он.

Но по словам Тамары Черепениной, тумбочки и мягкую мебель в таком отделении по всем инструкциям ставить не положено. «Больные могут кал намазать, вдруг инфекция вспыхнет – мы этого допустить не можем». А как-то обозначать места каждому больному бесполезно – у больных стойкая потеря памяти».

Из письма: «А в прохладную погоду больные вынуждены находиться в душном, прямо-таки зловонном помещении. Какой-то «мудрец» оконные решетки вставил между рамами, и форточки в палатах открыть нельзя».

Был случай – больная из окна выпала. Говорят, она не хотела убиваться, просто по дочери соскучилась – и ступила с подоконника на улицу. Тогда поставили решетки. Мы прошли в крайнюю палату к окну. Форточка открыта миллиметров в пять – дальше решетка не пускает. А запах в отделении действительно тяжёлый – и это еще мягко сказано. Так пахнет из давно не чищеного аквариума. Хотя всюду чистота, и пол блестит. Только в коридоре фрамуги открываются, но они не спасают положение. Медики говорят, свыклись с запахом.

«В отделении зловоние? – удивилась Тамара Черепенина. - Не может этого быть. В самые тяжелые времена в геронтологии не было запаха». Она тут же набрала телефонный номер и сказала: «Завтра приду к вам, если почувствую запах – всех уволю. Или у вас матрас сгнил, или нянечки хлорку не кладут».

Геронтологическое отделение работает на хозрасчетной основе. За пребывание здесь старики отдают свою пенсию. Деньги перечисляются на банковский счет. Из них медперсонал отделения получает надбавки к зарплате – от 50 рублей до 200, редко больше. За счет этих денег и питание в отделении, по словам сотрудников, получше. Не трёхразовое, как везде, а четырехразовое. На второй ужин старикам булочку с чаем дают.

Из письма. «Из разговоров с медперсоналом я поняла, что над отделением висит дамоклов меч закрытия. Хочется спросить господина Макарова и его единомышленников: приходилось ли ему, здравомыслящему человеку, общаться со слабоумными не разово, а ежечасно, годами. Ведь состояние этих людей не улучшается. И через три месяца больного в ухудшенном состоянии выписывают. Как быть родным? Они оказываются буквально связанными по рукам и ногам. Нанять сиделку далеко не всем по средствам. Не надо быть ханжой и стыдиться отдать больного отца, мать, бабушку на попечение медикам. Надо только создавать приемлемые условия для них».

«Никакого разговора о закрытии геронтологического отделения не было и нет, – твердо заявила Тамара Черепенина. - Другое дело, редко кто понимает, что геронтология не интернат для престарелых, а больница. Многие люди хотели бы насовсем оставить у нас надоевших родителей. Отправить старика в дом инвалидов затруднительно – путевку ждать лет пять. А когда он лежит в больнице - и льготное жилье остается за родственниками, и люди не осудят «добрых» детей».

«Не стоило бы вам на несчастных стариках делать «жареные» материалы - напутствовала Тамара Моисеевна. - Некрасиво это. Я боюсь, что люди, у которых большая нужда положить своего старика в наше отделение, после прочтения газеты просто не обратятся к нам, и это может обернуться трагедией для их семьи».

А медперсонал геронтологического отделения главврач психдиспансера пообещала наказать. Оказывается, существует закон, запрещающий допуск в психиатрические лечебницы посторонних людей. Вот за то, что нас с фотокорреспондентом впустили в больницу, за разглашение «тайн» заведения персонал, особенно медсестра, получат взыскание. Каемся. Мы не подозревали, что этот визит повлечет за собой столько неприятностей для людей, там работающих.

Но что плохого в том, что город, власти и простые горожане лишний раз вспомнят о людях, особенно нуждающихся в человеческом участии и заботе?

Елена ШМЕЛЁВА