Заговор молчания

Текст: Алексей Ерёменко

Российское руководство последовательно перекрывает все каналы связи с обществом. Вывести разговор о проблемах «внизу» в публичную плоскость становится окончательно невозможно.

Пока публика и чиновники упоенно обсуждают сериал «Школа», в стране тихо разворачивается куда более неприятный киноскандал. Антиэкстремистский фильм Павла Бардина «Россия-88» чуть не засудили в Самаре за пропаганду экстремизма — на том основании, что он показывает скинхедов, которые говорят в кадре то, что они на самом деле говорят. Местный иск отозван, но только потому, что в дело вмешалась Генпрокуратура, которая изучает результаты экспертиз фильма. Бардин утверждает, что у Генпрокуратуры претензий к нему нет, но, кажется, он недооценивает нашу юридическую систему.

Здравого смысла здесь немного: если нацисты в кадре — пропаганда экстремизма, то что говорить, например, о «17 мгновениях весны»? Однако логика пасует перед могучим и древним инстинктом, который побуждает российскую элиту запрещать разговоры о неприятном. Тенденция жива и в наши дни, и в последнее время только крепчает.

После праздников правительство предложило считать перекрытие транспортных магистралей уголовным преступлением. За блокирование автотрассы или железной дороги можно будет получить два года тюрьмы. Официально это реакция на подрыв «Невского экспресса», но связи тут не больше, чем у Беслана с губернаторскими выборами, ведь самые резонансные случаи перекрытия трасс в новейшей российской истории — Пикалево и бунты против монетизации.

Здесь же стоит вспомнить и закрытие рейтинга блогов «Яндекса». Каким бы кривым он ни был, рейтинг позволял интернет-сообществу высказаться по взволновавшим его проблемам, и никто не отрицал, что за рейтингом следили даже в Кремле — однако теперь этот глас народа упразднен. «Яндекс» клянется, что просто избавился от непрофильного проекта, но на деле все равно получилась самоцензура, которая всегда отражает чаяния властей.

Российское руководство, судя по всему, последовательно перекрывает все каналы связи с обществом. Вывести разговор о проблемах «внизу» в публичную плоскость становится окончательно невозможно. В обычной демократии связь граждан и власти идет через выборы, СМИ, пикеты и митинги. В суверенной демократии все это не работает (о чем напомнили последние московские выборы), но до сих пор сохранялись какие-то альтернативы, которые теперь постепенно размываются.

Перекрытие магистралей в провинции является единственным способом всерьез заявить о своих бедах — форма мирного неповиновения, напоминающая самовольный побег в прокуратуру замордованных призывников. Если бы за магистрали массово сажали, что бы оставалось делать пикалевцам? Рейтинг Яндекса был Гайд-парком российской блогосферы, и в его отсутствие рунетчикам осталось самовыражаться только на кухнях частных блогов и редакционных форумов. Наконец, запрещать остросоциальное кино Бардина и ставить на «Первом канале» Гай Германику — это уже близко к шизофрении.

Все это не такая уж новость: Кремль перекрывал каналы самовыражения публики на протяжении всех 2000-х. Однако тогда это делалось по обоюдному согласию, поскольку властям и обществу все равно нечего было сказать друг другу. Сейчас общение между ними — насущная необходимость, поскольку кризис продолжается, особенно внизу.Однако вместо этого власть окончательно зачищает публичную сферу от разговоров о реальных проблемах, причем одновременно подбавляет тягла в виде роста тарифов ЖКХ, ГАИ, транспортной сферы.

Отчасти это напоминает логику гоголевского помещика, который попрекал приказчика: «Зачем ты, брат, говоришь мне, что дела в хозяйстве идут скверно? Я, брат, это знаю без тебя, да у тебя речей разве нет других, что ли? Ты дай мне позабыть это, не знать этого, я тогда счастлив». Но можно здесь увидеть и практичную надежду на то, что долготерпеливая российская публика, как обычно, все молча вытянет.

В этом ракурсе «заговор молчания» оказывается важен, поскольку любая возможность говорить о своих проблемах вселяет в публику уверенность в собственных силах. После Пикалево все 500 российских моногородов стали присматриваться к федеральным трассам. К тому же эффект может быть кумулятивным — успех одной социальной группы (например, рабочих), убеждает другие в том, что и они в состоянии вывести разговор о своих проблемах в публичное пространство и добиться результатов от власти. Однако в информационном вакууме у недовольных, наоборот, неизбежно будет ощущение, что они один на один с государством, а это заведомо проигрышная партия.

Конечно, это не настоящий заговор — скорее, бюрократический рефлекс. Вертикаль власти чувствует, что для нее лучше, чтобы общество не задумывалось о своих правах и не привыкало чего-то требовать от начальства. Общественный договор по формуле «мы вас не трогаем, вы нас не трогаете» трансформируется в новый – «выкручивайтесь сами». Но Бог весть, чем кончится такой расклад, если вялотекущий кризис затянется надолго, а возможностей поговорить об этом не прибавится.