Муниципальный приют в Перми размножается

Текст: Михаил Данилович

«Лапу, лапу!» – говорит четвероногому Бушу пермячка Алёна. В своей квартире хозяйка учит пса выполнять новую команду. Одной рукой девушка трогает собаку за лапу, в другой у неё – сухой корм, который достанется Бушу, если он выполнит задание. До лета пёс жил в муниципальном приюте. Пермские зоозащитники уверены: если бы он там остался, то умер бы.

Во-первых, потому что Буш находился в приюте (на ул. Соликамской в Перми) уже полгода – после этого срока, если у животного не появляются хозяева, его усыпляют.

Во-вторых, считает заместитель председателя фонда «Потеряшка» Марьям Маслова, потому что в приюте Бушу жилось, мягко говоря, не сладко. Именно Марьям забрала оттуда собаку: «Буш – это производное от Бухенвальд. Это первое, что пришло нам в голову, когда мы увидели пса». Пока не найдутся постоянные хозяева, он находится у Алёны.

В прошлом году в Кировском районе открылся филиал приюта. Сначала он работал не в полную силу. Потом власти стали управлять этим филиалом вместе с сотрудниками и волонтёрами другого, общественного приюта «Верность».

Что будет дальше с филиалом, непонятно: то ли там останется «Верность», то ли общественников выгонят и это будет попросту второй муниципальный приют, то ли в филиале появится центр реабилитации и стерилизации животных (на по­следнем варианте настаивает фонд «Потеряшка»).

Но если допустить, что у муниципального приюта появится близнец (а это вполне вероятно), значит, там будет происходить то же самое, что на Соликамской. С такими мыслями корреспонденты и отправились в приют на Соликамскую.

ЭКОНОМНЫЙ ПРИЮТ
Вход в приют – зелёные ворота с над­писью «Осторожно! Злая собака». Нажимаю кнопку звонка сбоку. Представляюсь жителем, который хочет подыскать себе четвероногого друга.

Прохожу через дверцу в воротах, показываю паспорт. Спустя некоторые время оказываюсь в помещении у двери ветеринара. Ветеринар и должна показать мне собак. Запах хуже, чем в зоопарке, – поначалу даже не можешь вдохнуть воздух.

Ко мне выбегает рыжий пёс, потом ещё один. Оба сначала нюхают гостя, потом идут дальше.

Продвигаемся с ветеринаром средь клеток. Пытаюсь разглядеть, что у собак в мисках. «А где еда?» – спрашиваю. Собеседница молчит.

В декабрьской справке Росссельхознадзора по Пермскому краю сказано, что в приюте триста девяносто собак и двадцать кошек. При этом, как рассказали сотрудникам «Потеряшки» в бухгалтерии приюта, кормов там – на сто пятьдесят животных.

Выходим на улицу. Здесь вольеры побольше. На каждом – табличка. На вольере, в котором всего две собаки, висит табличка из двух строчек. В графе «Порода» – «б/п». Значит, беспородные. «Поступление» – отлов. Одна из дворняг хромает на заднюю лапу.

Сотрудница филиала приюта Яна рассказала мне, что когда в филиал привезли десяток собак из самого приюта, она нашла у них глистов: «Во-первых, были все худые, во-вторых, ели-ели – и не толстели».

После того как животных вылечили, они стали поправляться. Ветеринар не разговаривает со мной – кричит. Так громко лают собаки. Иду между вольерами – животные кидаются на меня, сдерживают их только железные прутья, сквозь которые они, кажется, стараются пролезть.

Ещё собаки загрызают друг друга. И в приюте, и в его филиале. Где больше, сказать сложно. В филиале из десятка привезённых собак загрызли одну. Что касается приюта, в редакции есть десяток актов (составляются после смерти собак), в которых сказано, что причина гибели – «Загрызли». Почему животные так жестоки? Кто-то говорит, что таковы законы стаи. Другие – что от голода.

С усыплением в приюте тоже не всё понятно. В решении Мотовилихинского районного суда от 3 декабря прошлого года сказано, что за два апрельских дня 2010-го сотрудники приюта усыпили больше шестидесяти собак. Работники вкалывали собакам «Аделин-супер». Есть мнение, что этот препарат вызывает мучительную смерть. Так или иначе, закон обязывает людей вкалывать «Аделин» братьям меньшим только после наркоза.

В Перми собакам наркоз не сделали. Да и «Аделин» использовали, как показала на суде одна сотрудница, «в целях экономии».

Усыпляли собак на виду у других животных. Это тоже незаконно.

Прощаюсь с ветеринаром. Девушка рассказывает, что люди регулярно приходят сюда за собаками: «В основном на охрану. Ну и щенков быстро разбирают».

Много ли таких счастливчиков? В одном из интервью директор приюта Виктор Смолин сказал, что в его организацию поступает сто – двести животных в месяц. Запомним. В справке Россельхознадзора говорится, что за десять месяцев прошлого года на Соликамской умерли более девятисот собак и кошек. Усыплено – почти тысяча триста. В итоге – две с лишним тысячи.

Теперь вернёмся к количеству животных, которые сюда поступают – сто – двести голов. Допустим, двести. Значит, за десять месяцев – две тысячи. А это столько же, сколько здесь погибает! Из приюта дороги нет?

ИНТЕРВЬЮ НАЗНАЧИЛ – ИНТЕРВЬЮ ОТМЕНИЛ
Удивляет нежелание руководства приюта комментировать, что там происходит. Наш корреспондент пошёл за забор, фотограф газеты осталась на улице. И когда из ворот выезжала машина, сфотографировала её. Директор Виктор Смолин стал кричать, что снимать нельзя (почему, не объяснил).

В тот же день я назначил с Виктором Смолиным интервью на день позже. Но когда в назначенное время пришёл в городское управление по экологии, сотрудницы пресс-службы администрации заявили, что я, оказывается, не направил запрос на предоставление информации – поэтому интервью не состоится. Виктор Смолин находился рядом, но давать интервью перехотел.

Что ж, просим считать этот материал официальным запросом на предоставление информации.

P.S.
Что происходит в приюте, непонятно. Теперь непонятно и то, что будет в филиале. У выхода из этого филиала стоит самодельная будка. В ней – щенки. Вообще-то собачки должны быть в тепле, в помещении (его здесь нет). То есть щенят должны увезти на Соликамскую. Но сотрудники филиала считают: «Им здесь лучше». Мол, в холоде, да не в обиде.
Такой ли судьбы хотят сами животные?