Один раз в жизни был лысым

Текст: Анна Тропина

Народному мушкетёру России – Михаилу Боярскому – в декабре прошлого года стукнуло 61. Говорят, для мужчины – критический возраст. Впрочем, не считая утраченной в боях за жизнь шевелюры, потерю которой г-н д’Артаньян старательно прячет под полями знаменитой чёрной шляпы, и некоторой шепелявости, приобретённой поневоле в результате серьёзной автокатастрофы, Михал Сергеич держится огурцом. Дополняли ансамбль неизменная чёрная водолазка, чёрные брюки и чёрная изящная трубка, которую «дядя Миша» не выпускал изо рта даже давая интервью. Боярский всё так же артистичен, обаятелен, галантен и так же грациозно заигрывает с дамами…

Cтрасть к чёрной одежде для Боярского – не блажь и не прихоть. На самом деле он боится носить светлое, чтобы не испачкать его кровью. Дело в том, что у любимца всей страны серьёзный сахарный диабет. И каждый день он вынужден делать себе по четыре-пять уколов. Поэтому у Михал Сергеича всегда при себе мини-лаборатория. Процедура начинается с прокалывания пальца. Потом специальным прибором замеряется уровень сахара в крови. Уже от этого зависит величина вкалываемой дозы инсулина: так называемые короткий или длинный уколы. Естественно, что артисту категорически запрещено употребление сахара и мучного, отказываться от которых в походных условиях вечных гастролей, безусловно, крайне затруднительно.

Когда мы спросили Боярского, можно ли поговорить с ним на сугубо интимные темы, Михаил Сергеевич оживился.
– Интимные, говорите… Знаете, вам повезло. Раньше, когда я был начинающим артистом, с симпатичными корреспондентками долго не разговаривал. Если дело происходило в гостинице, заранее предупреждал горничную, чтобы нас не беспокоили, потому что мне во время разговора нужно сосредоточиться. Потом всё происходило так: я говорил журналистке, мол, беседа у нас не клеится, пусть ваша редакция присылает ко мне кого-нибудь другого… Она: «Ах, как же так?!» Я ей доверительно: «Понимаете, вы настолько милы и привлекательны, что я теряюсь». Она: «Ну, давайте хотя бы попробуем». И мы пробовали. Всё получалось. Кроме интервью… Хотя я обратил внимание, поскольку был в очках, у вас в Перми очень красивые женщины. И это сразу бросается в глаза. Во всяком случае, мне.

– С тех пор вы, стало быть, остепенились?
– Степенность – не моё амплуа. Просто для меня в таких отношениях уже нет никакой романтики. Или я ещё не достиг критической отметки, когда бес начинает подталкивать под ребро. Когда мужчине за шестьдесят, он хватается за голову: «Дурак! Что же, когда мне было двадцать, не пользовался этим?!» Вот и я в студенческие годы слишком много времени проводил с гитарой по подвалам да по рок-фестивалям. Тогда это казалось более интересным, чем ухаживать за девушками.

– Жалеете об упущенных возможностях?
– Бывает. Хотя, честно говоря, не так уж невинно я и жил в те годы. Страшно любил по ночам посещать театральное общежитие. А там на вахте приказ висел: «Боярского не пускать». И мне приходилось лазить через окно. На первом этаже жил парень, который меня уже просто видеть не мог. Я постоянно его будил. Он в ужасе просыпался: «Опять ты?!» Я ему: «Хватит дрыхнуть, лучше встань и помоги мне забраться».

– А что вы делали в женском общежитии ночью?
– Ну, во-первых, оно было общим, а не чисто женским. А во-вторых, я приходил туда совсем не за тем, за чем вы подумали. Я там устраивал что-то типа дискотек. А тогда это считалось криминалом не меньшим, чем соблазнение женщин. У кого-то был проигрыватель, я притаскивал «Битлов» и «Роллингов» – и начиналось… В комнату, сами понимаете, сбегалось пол-общаги…

– Михал Сергеич, говорят, вы когда-то были лысым. Сегодня в это трудно поверить…
– Это было раз в жизни. До этого случая и после того я как раз всегда ходил патлатым. А тогда меня в милиции побрили. Была какая-то вечерушка у меня дома, человек десять дев­чонок и парней собрались. Как всегда, нам не хватило, и пришлось идти за добавкой. Отыскать своё пальто на вешалке я уже не смог, взял чью-то женскую шубу. И пошёл за водкой в таком виде – с длинными волосами и в искусственной, под леопарда, шубе. Иду себе, пою на всю улицу. И тут меня останавливает милиционер: «А ну перестань петь!» Я, конечно, возмутился, начал препираться – и оказался в отделении. Там у меня ко всему прочему отняли и бутылку, я попытался восстановить справедливость. И наскрёб себе на шею новые неприятности: меня обрили наголо да ещё настрочили жалобу в институт. Но зато своей бритой под ноль башкой, как выяснилось позже, я навсегда покорил будущую супругу…

– А что это за история, когда во время съёмок «Трёх мушкетёров» во Львове за вами ездил автобус с поклонницами?
– (Смеётся.) Ну да, было такое! Эти женщины были в нас страстно влюблены. А среди них, заметьте, имелись и жёны высокопоставленных работников, и те, кого нынче называют моделями. А с Гюрзой (Арамис, актёр Игорь Старыгин), Вараном (Портос, Смирнитский), Атосом, у него, кстати, единственного не было прозвища, и у меня, которого друзья величали Лосём, у нас был мушкетёрский договор: никаких отдельных романов. Выбирали самую красивую девушку – обязательно одну на всех. Конечно, мы спрашивали её согласия, но, поверьте, тут проблем не возникало. А теперь представьте, что стояло у таких разгильдяев, как мы, за словами: «Один за всех и все за одного!»… А за тем автобусом, между прочим, ездила ещё и «Волга». Нет, не угадали, там находилась не ещё одна особо приближённая поклонница. В машину была вмонтирована канистра размером с багажник, полная вина. В ней даже краник был, к которому мы всё время припадали. А за рулём, не поверите, сидел один из шишек местной милиции…

– А с Маргаритой Тереховой у вас не было романа? Неужели вы могли пропустить такую красивую женщину?
– Рита всегда отличалась строгим нравом. Сейчас она вообще чуть ли не монашкой заделалась. Но, зная нашу беспутность, она однажды над нами сильно подшутила. «Знаете ли вы, мужики, – серьёзно так нам говорит, – что от грецких орехов хорошо член стоит?» Мы все хитро переглянулись. Я, конечно, решил попробовать. И, видно, не один я. Открываю утром глаза и смотрю: на рожах у Смирнитского и Старыгина большие чёрные «пятаки». А они, в свою очередь, загибаются от смеха, глядя на меня. А я не лучше! Откуда ж нам было знать, что сок незрелых грецких орехов очень трудно отмыть?..

– Михаил Сергеевич, это правда, что вы до сих пор обожаете рассматривать девиц в «Плейбое» и вообще неравнодушны к моделям?
– Не совсем так. Да, я часто на конкурсах красоты присутствую в жюри. Но моделей, откровенно говоря, немного побаиваюсь. Они же холодные, неконтактные и себе не принадлежат. Они своё тело видят как творческую перспективу – для журналов, ношения одежды. Берегут себя страшно. Как платья. Думают, что если берегут, оно всегда новенькое и будет. На мой вкус, они асексуальны. Хотел бы я посмотреть на них лет эдак через тридцать.

– Какие стихии, кроме женщин и вина, вам ещё близки?
– Не далее как этим летом с такой всепожирающей стихией огня я боролся в собственной квартире. Смотрел себе тихо-мирно телевизор вечерком, и вдруг из электронного будильника, который стоял у меня на тумбочке в углу комнаты, повалил белый дым. Пока я сообразил, что происходит, часы вспыхнули ярким пламенем. Огонь переметнулся на штору и быстро-быстро полез вверх, к карнизу. Бросился я ванную, намочил половую тряпку, сорвал к чёртовой матери эту штору, отодвинул кресла, чтобы, не дай Бог, пламя на них не перекинулось. Минут через десять я победил. Хорошо ещё, что всё это безобразие случилось при мне. Теперь, уходя из дома, я отключаю из розеток все электроприборы. Так спокойней. И вам советую.

– Учтём, Михаил Сергеевич.