Искусство отставки

Текст: Андрей Колесников

Рассуждения Дмитрия Медведева о том, чем он займется после того, как перестанет быть президентом, — а рассуждал он об этом с каким-то даже энтузиазмом — важны не с точки зрения того, кто — действующий президент или нынешний премьер — пойдет на выборы-2012. Они отсылают к неведомой в нынешней России политической культуре — культуре отставки. Которая сводится к словам Медведева: с уходом с высшего поста жизнь не заканчивается.

Мы привыкли к тому, что жизнь после смерти в российской политике отсутствует. Сталин не выпускал власть из рук до самого дыхания Чейна — Стокса. Хрущев коротал время в Петрово-Дальнем, как Наполеон на острове Святой Елены. Брежнев провоцировал соратников и советников вопросами о том, а не уйти ли ему на пенсию, и придирчиво выслушивал нестройный хор голосов: «Да ну что вы, Леонид Ильич!» Лужков держался за власть до последнего, до побеления в пальцах, чем обеспечил себе бесславное и в чем-то небезопасное существование, статус изгоя на грани политической эмиграции.

Только два великих оппонента — Горбачев и Ельцин — обнаружили в себе способность примиряться с действительностью и уходить красиво, с историческим размахом.

Путин так и не ушел — он скован цепью дружбы с людьми, чье благополучие полностью зависит от сохранения его в статусе «национального лидера». Медведев явным образом хотел бы пойти на второй срок, но он представитель иной политической культуры, хотя и сформировался как чиновник внутри путинской свиты. И потому для него, еще молодого человека, уход с поста президента открывает новые возможности, а не таит в себе психологическую ловушку: могу быть только первым лицом и никем более.

В западной политической культуре регулярная ротация власти приводит к тому, что и первое лицо, и члены его команды легко находят себя на иных поприщах. Бывшие президенты эксплуатируют свой прежний статус с большим или меньшим успехом, выступают в роли лекторов и миротворцев, иной раз вполне себе эффективным образом, как это случилось с не очень удачливым президентом США Джимми Картером. Есть и примеры отказа от власти в ситуации, когда была возможность выиграть выборы. Пример такого рода дал Линдон Джонсон, который в марте 1968 года отказался баллотироваться на второй срок ровно потому, что считал себя не справившимся с вьетнамской войной. О советниках и министрах и говорить нечего — большинство преспокойно возвращались в бизнес или занимали профессорские ставки. Причем с возможной перспективой возвращения во власть: там это, в конце концов, всего лишь работа, а не кормушка и способ удовлетворить свои ненасытные амбиции.

Невозможность ухода свойственна политическим культурам, скорее, восточного типа. Что в результате заканчивается плохо, чему нас, собственно, и учит опыт арабских революций.

Даже те лидеры, которые кажутся рациональными и образованными, обладающими европейским бэкграундом, сравнительно молодые, как, например, ровесник Дмитрия Медведева Башар аль-Асад, не могут уйти так просто. Их выбор, как заметил журнал The Economist, либо путь Каддафи, либо путь Мубарака. И эта дилемма стоит сейчас перед европейски образованным офтальмологом Башаром аль-Асадом, женатым на уроженке Лондона, красавице с дипломом по французской литературе Асме аль-Асад. И выбраться из этого тупика он не может, потому что уже повязан кровью невинных людей с теми, кто его «защищал», со своей семьей, со своим братом-военным, с алавитским меньшинством в суннитской по преимуществу стране. В лондонских офтальмологических вузах не учили, как выходить из таких ситуаций, а с введением в умеренных дозах универсального лекарства — демократии — Башар Аль-Асад опоздал как минимум на несколько месяцев — на самом деле на несколько лет. А ведь с ним тоже связывались надежды на оттепель, которую красиво называли «дамасской весной». Но победила дамасская сталь…

Даже просто рассуждая о возможных опциях exit strategy, стратегии ухода, о том, что можно заняться новыми технологиями, средствами массовой информации, преподаванием, Медведев обрел свободу.

От серой и посредственной путинской бюрократии, от недоброжелателей, которые до крови готовы биться за свои активы, деньги, кресла в советах директоров, квадратные метры и лимузины, заменяющие им мужское достоинство, от неизбывного чувства гигантской ответственности за страну, от выматывающего графика, от публичности, когда шагу нельзя ступить, не представив себя перед воображаемым зеркалом. От статуса принца в системе наследственной автократии, где власть принадлежит человеку, которого в казенных коридорах принято называть «папой».

Статус политика диктует ему логику политической же борьбы, и он даже заикается о том, что по-разному видит будущее своей страны с человеком, к которому прикован невидимыми наручниками. Но ведь они и вправду «сядут и договорятся» в конце этого года. И тогда у Медведева появится шанс обрести свободу или в качестве президента, отвязанного от своего политического «папы», или в качестве отставника. Или не обрести ее, сохранив себя в тандеме. Только тогда непонятно, зачем были все эти слова о разных представлениях о будущем и о том, что жизнь после отставки не кончается.

Есть одно важное «но». И Горбачеву, и Ельцину было что сказать, уходя. Президент СССР мог с чистой совестью сказать в последнем телеобращении, что при нем «общество получило свободу». Первый президент России нашел в себе силы извиниться перед народом за то, «что многие наши с вами мечты не сбылись».

Путину и Медведеву сказать народу пока нечего. Это не значит, что они непременно должны работать и дальше на своих постах.

Впрочем, есть один вариант для прощальной речи, который годится для любого главы государства или там «национального лидеры». Это строки из письма Рональда Рейгана, который «уходил» в беспамятство, в болезнь Альцгеймера: «…позвольте мне поблагодарить вас, американцев, за то, что вы оказали мне огромную честь служить вам в качестве президента».

Всем спасибо. Все свободны.