Бунт дармоедов

То, что мы наблюдаем в сегодняшней Британии, никакая не революция, а возмущение люмпенов с айфонами, недовольных урезанием социальных подачек от государства всеобщего благоденствия. России, где социальное иждивенчество цветет пышным цветом, есть о чем задуматься.

Продолжающиеся в Британии беспорядки – это, конечно, не арабские революции. Погромщики не требуют отречения королевы или досрочных выборов. Они, собственно, вообще ничего не требуют – они атакуют символы общества потребления, причем делают это из хулиганства, а не идейных соображений. Это не мятеж иммигрантов против расистов-полицейских и не бунт заезжих исламистов, террористов и бандитов против государства: хроника уличного насилия демонстрирует в том числе юнцов, этнически абсолютно «белых». И, ясное дело, это не пролог пролетарской революции. Но все же это не просто эпизод в истории страны (да и Европы: в Стокгольме уже нашлись подражатели молодежным бандам из Тоттенхэма). Разговоры о том, что Европа вступает в длительный период социальной нестабильности, похоже, имеют под собой основания.

Мы имеем дело с молодыми агрессивными люмпенами, пользующимися современной связью. Чернь с айфонами, агрессия которой и дальше будет периодически выплескиваться на улицы.

И не стоит искать тут что-то более замысловатое, чем наблюдение лондонца Дэвида Хилла: «Ужасно. Они пожгли места, в которых они же и пьют. Я бы понял насчет ювелирных, но это совершенный кошмар».

Клубок проблем, с которыми сталкиваются европейские общества XXI века, безусловно, включает и столкновение культур и религий, и деиндустриализацию, и растущую ксенофобию, и невозможность для правительств выполнять щедрую социальную программу общества всеобщего благосостояния, и политическую анемию. Помноженные на системный кризис, переживаемый мировой финансовой системой, эти проблемы не имеют внятного решения, тем более что возможности решать их поочередно нет.

Нет пока и общего ответа. Невозможно бесконечно наращивать государственную заботу о бедных кварталах европейских городов, одновременно развращающую люмпенов и лишающую динамики здоровые части общества. Тем более это невозможно делать, пользуясь принципом позитивной дискриминации, широко распространенным на Западе. Не говоря даже о том, что это в принципе вредно:

такая политика просто становится не по карману правительствам и экономике. Но любое сокращение этой заботы может привести к бунтам, которые мы сейчас наблюдаем в Англии.

В самом широком смысле вопрос, вероятно, можно поставить так: реально ли вернуть демонстрирующие сейчас несостоятельность принципы «общества всеобщего благоденствия» в рамки, считавшиеся пристойными во времена, когда было принято жить по средствам и выказывать черствость, а то и жестокость по отношению к люмпенам? Выдержит ли это система демократического управления страной?

Можно было бы и позлорадствовать – как они, находясь в таком положении, могут критиковать нас? Такие чувства понятны, но увлекаться ими не стоит. Россия представляет собой еще более гремучую смесь, в ингредиенты которой входят и свойственные Западу пороки, и пороки, специфические для третьего мира. Упор на социальный характер государства, записанный в отечественной конституции, сопровождается (особенно при решении предвыборных задач) наращиванием объема социальных расходов. Их исполнение оставляет получателей недовольными, поскольку эти средства распыляются и расхищаются (что как раз свойственно уже третьему миру), а любое их сокращение дает повод поговорить об «оккупационном правительстве». Между тем мировая конъюнктура в будущем сделает такое сокращение неизбежным.

О межкультурных, межрелигиозных и межэтнических проблемах распространяться особенно не требуется. Уровень недоверия к основным институтам власти – политической системе, судам и репрессивным органам – тоже известен.

Так что не следует радоваться очевидным бедам зазнавшихся европейцев. Лучше к этим бедам внимательно присмотреться: ведь они являются оборотной стороной их благосостояния.

В России любят с ненавистью поговорить о жадных и злых капиталистах. Так вот именно социальные ограничения, которые на них жестко наложило европейское общество в своей послевоенной истории, и позволяли еще недавно надеяться на построение там утопии. А сейчас отзываются осколками витрин.