Слава

Сначала была публикация стихов Станислава Божкова в многотиражке «Авангард» в ноябре 1991 года. Потом он пришел в редакцию, рассказывал, что кладет печи и тем зарабатывает на жизнь, а зимой поедет в Пашиб, под Чердынь, писать... Я была заинтригована. Деревня, снег и русская «печка, которая, как белая корова, жует черновики» -невольная ассоциация с поэтичным Варыкино из «Доктора Живаго», которым тогда бредила. Взятая в плен, звоню, договариваюсь под предлогом газетной статьи о встрече. Прихожу и прямо с порога что-то про неведомый, но уже милый сердцу Пашиб. ...Мы подружились. Но статья не появилась. «Ничего, после моей смерти напишешь», - успокаивал он.

МАЛЕНЬКАЯ ЭМИГРАЦИЯ
Деревенька Пашиб, затерянная в чердынских северных лесах на высоком берегу Вишеры, куда в весеннюю распутицу только на тягаче доберешься, была его «маленькой эмиграцией». Там он в 1988 году купил дом и с помощью газеты «Звезда» (журналисты бросили клич возрождать уральскую глубинку) создал арендное звено. Шутил: «Подальше от социалистического выбора». Арендаторы занимались откормом телят и пасли стадо в сто голов, работая от темна до темна. Вскоре иллюзии о перестройке на селе развеялись, звено распалось, но дом продавать Слава не стал. Летом собирал грибы и ягоды, подрабатывал кладкой печей в глухих деревнях, в которые порой шел восемь-девять километров под проливным дождем, или косил старикам-соседям траву.

Но главное, Пашиб — это была та самая русская деревня, в которой «легко дышится и пишется», как вологодская Никола у Рубцова... Большинство стихов в конце 80-х-начале 90-х было написано в нее и отпечатано на старенькой пишущей машинке. «Я там естественный, настоящий», — говорил он. Уезжал в свою «маленькую эмиграцию» всегда внезапно, неожиданно, испытывая острую потребность в душевном самоочищении.

Он звал в Пашиб дорогих сердцу людей, и все гости (а приезжали люди творческие) возвращались с дарами. Художник Николай Осташев увез чудесную графическую серию портретов хозяина дома, фотохудожник и кинематографист Юрий Божков — прекрасные фотопейзажи, поэт Владимир Гусев написал новые стихи... Мне он присылал многостраничные письма (мы любили старомодный эпистолярный стильобщения). Умные, светлые, искренние, с философскими размышлениями, с живой интонацией разговорной речи. Всякий раз их перечитывая, я Славу почти физически ощущаю — здесь и сейчас. Не бесплотную душу в потустороннем мире, а живого, горячего, импульсивного.

«ВОТ И Я НЕ УЕХАЛ В ПАРИЖ»
Для не сведущих читателей это стихотворение-загадка, некая поэтическая фигура. Почему Париж? Почему не уехал? А ведь за ним стоит реальная история.

В 1990 году выходящая во французской столице эмигрантская газета «Русская мысль» напечатала стихотворение Станислава Божкова «Поэзия» («Это страшная ноша, поверьте») о тяжелой судьбе русского поэта в условиях тоталитарного режима (позднее он посвятил его Алексею Решетову). После публикации у Славы завязалась переписка с писательницей-эмигранткой Эмилией Павловной Ильиной (литературный псевдоним Э. Абросим), которую за демократические взгляды «выпнули» из СССР в 70-е годы. Жила она в Мюнхине. Переписку со Славой называла «разговором с себе подобным» и очень нежно к нему относилась. И вот эта пожилая женщина взялась помочь русскому другу увидеть своими глазами Запад, «подышать воздухом свободы» и выслала на имя знакомой в Москве приглашение посетить ФРГ. В письмах она подробно инструктировала, как лучше всего по Европе путешествовать с минимумом денежных затрат. Поездом на перекладных по Скандинавии, давая интервью на радиостанциях и телевидении в Хельсенки, Осло, Цюрихе, прося приюта у батюшек в русских эмигрантских церквях. И таким образом доехать до Парижа, где получить в «Русской мысли» причитающийся ему гонорар в 250 марок. Это стоимость железнодорожного билета до Мюнхина.

Предлагала она и совсем уж авантюристский план: «Я бы вам посоветовала: придите в Европу пешком. Это будет мировая сенсация! Русский поэт пришел в Париж, хорошо бы еще в лаптях (а что? в России обувной дефицит) с рюкзаком стихов и мешком сушеных белых грибов (они на Западе валюта)».

Поездка не состоялась. Дальше столицы Слава не уехал. Кажется, влюбился в московскую знакомую своей мюнхенской корреспондентки, ныне известную православную тележурналистку. А когда он влюблялся, то терял голову.

ЧИСТАЯ ДУША
С болезнью, которой часто страдают творческие люди, он всю жизнь безуспешно боролся. Из неотправленного письма Алексею Решетову за месяц до гибели: «Закодировался на два года. А то после каждой печки попадаю домой на третий день и уже без денег. Надоело». Горькое пристрастие, бедная одежда (видавшая виды кроличья шапка и старое штопанное пальто) вводили в заблуждение людей малознакомых, не догадывавшихся о сложном устройстве его внутреннего мира.

Накануне нашего знакомства Слава, жестоко избитый стражами порядка, почти месяц провел на больничной койке. Но вот удивительный документ — заявление в прокуратуру с просьбой прекратить начатое расследование: «По своим христианским соображениям я не мог допустить, чтобы люди из отряда «Заслон», избившие меня, получили сроки лишения свободы. Ибо система советского ГУЛАГа — одна из самых страшных в мире». Не истязателей он пожалел, а не хотел уподобляться палачам, притеснителям свободы человека, которую ставил превыше всего. Импульсивный, взрывной, он не был в душе озлобившимся.

Так как я вызвалась помочь Славе в издании первого поэтического сборника (он вышел через два года под названием «Красный квадрат»), мы много зимних вечеров провели на его маленькой кухне в «хрущевке», разбирая черновики и вычитывая корректуру. Я трудно по жизни схожусь с людьми, а в общении с ним легко и быстро установился тот особый стиль, когда исчезают внутренние барьеры, и ты не боишься быть непонятой, непринятой.

У нас оказались общие интересы. Оба увлекались фильмами Тарковского, чтением отечественных философов «серебряного века»: Соловьева, Франка, Бердяева. У Бердяева, которого не просто читал, а конспектировал, он ценил мысли о свободе как о главном условии творчества. На Пасху я пришла с магнитофонной записью «Адажио» Альбинони и впервые увидела, как поэт слушает классическую музыку. Зрелище было потрясающее! «Вот так бы стихи писать, — сказал он, — с почти нечеловеческой мощью говорить о человеческом».

С первыми теплыми днями мы перенесли место встреч в укромный уголок в городском парке — на скамейку под сиренью. В одну из встреч Слава пришел хмурым, мрачным. Произнес загадочную фразу: «Главное сейчас все стихи тебе передать. Я теперь спокоен, у меня такой надежный тыл есть» и протянул листки с написанным от руки новым стихотворением. Недоброе предчувствие сжало сердце.

«Я человеком быть устал,
Позволь мне, Господи, вернуться.
Разрушенным, как пьедестал,
Разбитым в дребезги, как блюдце.
Я не хочу уже спасать
Разбойников с большой дороги
И в пьяном кабаке плясать
На чьих-то праздниках убогих».

Он остро ощущал драматизм и дуализм человеческого существования. В лучших стихах поэта мечется грешная, бунтарская, но нежная, чистая и красивая душа.

Последний раз мы виделись в конце мая 1994 года. Переживая очередной душевный кризис, я не нашла при расставании добрых слов. Думала, еще увидимся, поговорим. А в первых числах июня — до трагической вести — приснился сон с горьким пронзительным предощущением, что Славы нет на этой земле...

СПРАВКА
Станислав Божков (1945-1УЭ4]. Березниковский поэт и публицист Яркой демократической направленности. Стихи печатались в эмигрантских изданиях «Новый журнал» (Нью-Йорк), «Русская мысль» (Париж), «Ради перемен» (Оксфорд). Пермское телевидение сняло о нем фильм. Автор сборника стихов «Красный квадрат».