Взятки S-образного вида

Текст: Григорий Калягин

Россия заняла 127-е место в Индексе восприятия коррупции, по соседству с Пакистаном и Мали. В тот же день Владимир Путин подписал указ о создании в администрации президента управления по вопросам противодействия коррупции. При этом само словосочетание «борьба с коррупцией» имеет не больше смысла, чем, например, «борьба с высокой температурой у больного, страдающего хроническим смертельным заболеванием». Коррупция — следствие, а не причина.

Экономисты массово заинтересовались явлением коррупции с начала 1990-х годов. С тех пор количество таких исследований растет по экспоненте. Одно из первых и едва ли не самое цитируемое — исследование «Corruption» Шляйфера и Вишни 1993 года. В нем, в частности, впервые административная коррупция была разделена на два принципиально различающихся типа — то, что сейчас в литературе часто называется «mzdoimstvo» и «lichoimstvo».Наряду со словами vodka, matryoshka и perestroika эти русские слова стали международными — так что есть небольшой повод для национальной гордости. В случае лихоимства чиновник берет деньги за то, что он по закону делать не должен, более того — за то, что закон прямо запрещает ему делать. Классический пример — гаишник, берущий взятку вместо штрафа за нарушение ПДД (с любыми последствиями или вообще без таковых). В случае мздоимства чиновник берет деньги за то, что должен по закону делать и так — тот же гаишник, за дополнительное вознаграждение активно ищущий и в итоге находящий чей-то угнанный автомобиль. Согласитесь, два описанных явления отличаются друг от друга принципиально.

В Северной Корее — стране, устойчиво занимающей последние места в ИВК с момента начала наблюдений за ней, — в плане коррупции все устроено просто: есть безумные идеи чучхе и не менее безумные формальные правила, из этих идей непосредственно вытекающие.Будешь жить по этим правилам — умрешь с голоду. От безумия, однако, можно откупиться. И делать это приходится буквально на каждом шагу.Например, чтобы не ходить на работу на ничего не производящий оборонный завод, где всю смену слоняешься по углам, а в итоге получаешь зарплату, равную цене двух обедов в коммерческой столовой (в Северной Корее есть частный бизнес, как ни странно), нужно либо регулярно платить небольшие деньги начальнику цеха, либо за очень большие, по северокорейским меркам, деньги купить себе инвалидность. И вот что в такой системе полной неадекватности действующих формальных правил (неважно, имеют они своим происхождением идеи чучхе, какие-то другие идеи или просто полный бардак и коллапс государства) может означать фраза «мы будем бороться с коррупцией»? Да, коррупция в Северной Корее — почти исключительно лихоимство.

Далее, экономическая наука сегодня пришла к заключению, что при определенных и часто встречающихся в реальной жизни условиях принципалу — человеку или коллективному органу, являющемуся над кем-то начальником, — невыгодно бороться с коррупцией своих подчиненных. Не потому, что ему это сильно нравится, а потому, что проще и дешевле фактически разрешить коррупционные сделки (это касается как мздоимства, так и лихоимства), чем бороться с ними.

Судя по бесчисленному ряду фактов, таких как дело Магнитского, строительство объектов к саммиту АТЭС, да едва ли не все последние большие стройки (такого рода объекты, построенные не для общественной пользы, а чтобы распилить и украсть деньги, в некоторых азиатских и африканских странах, а вслед за ними и в литературе о коррупции получили красивое название «белые слоны»), это абсолютно наш, российский случай. И опять же, что в такой ситуации означает словосочетание «мы будем бороться с коррупцией»? Парадигма поменялась? Стимулы поменялись? С чего вдруг?

Даже если предположить, что у принципала действительно изменились какие-то внешние факторы и для него стало выгоднее бороться с коррупцией, а не разрешить ее, вся его система управления и все правила игры настроены на прежнюю, коррупционную стратегию. Поэтому одним махом все изменить для принципала не так-то просто, если вообще возможно. Скорее произойдет обратное: система сама изменит принципала.

Во-первых, коррупция — это такой феномен (по крайней мере, когда мздоимство и лихоимство становятся частью системы и одной из основ общественного устройства), что при ней не выполняется закон спроса и предложения. Количество коррупционных сделок и их средняя цена (размеры взяток) растут одновременно, что без влияния каких-то существенных и необычных внешних факторов в принципе невозможно для любых других товаров или услуг.

Во-вторых, коррупция, появившись, самовоспроизводится. Давайте попробуем провести реформу ГИБДД:возьмем и одномоментно отправим на мороз 10% самых наглых, жирных и зарвавшихся гаишников, а на их места примем на работу прекрасных юношей с горящими глазами, чистых и светлых. Через короткое время (вряд ли больше, чем через год) все вернется на круги своя.Часть юношей вынуждены будут покинуть эту обновленную и прекрасную структуру, остальные же примут действующие здесь правила игры и станут на глазах толстеть, наглеть и зарываться. Данный факт мало того что интуитивно абсолютно понятен, имеет своим обоснованием целый ряд экономических исследований.

Из двух приведенных выше тезисов плавно вытекает третий, еще более парадоксальный: если функция предложения коррупционных услуг (зависимость этого предложения от размера взятки) имеет столь любимый экономистами S-образный вид, весьма распространенный для функций предложения других товаров и услуг, на рынке коррупционных сделок могут и, скорее всего, будут существовать три равновесия: плохое (с высоким уровнем коррупции), хорошее (с низким ее уровнем) и промежуточное (неустойчивое).

Иными словами, если на рынке коррупционных услуг установилось плохое равновесие и власть вдруг решила победить коррупцию, от нее (власти) потребуются неординарные и продолжительные усилия для того, чтобы уровень коррупции упал ниже точки промежуточного равновесия, чтобы коррупционное поведение перестало быть привлекательным для некоторой критической массы не только действующих чиновников, но и вообще людей, потому что, во-первых, любой человек может стать чиновником, а во-вторых,чем больше спрос на коррупционные услуги, тем дешевле и проще коррупционная сделка обходится каждому из ее участников.Согласитесь, с большим трудом можно себе представить новозеландского или финского (страны, в которых коррупции фактически нет) гаишника, предлагающего нарушителям ПДД возможность «договориться». Равным образом трудно себе представить и новозеландского или финского водителя в такой ситуации. Коррупция там — просто невыгодная стратегия поведения: с таким предложением тебя, с огромной вероятностью, пошлют подальше, а скорее всего, еще и накажут.

Последняя, яркая и пока кажущейся вполне успешной попытка перейти от плохого коррупционного равновесия к хорошему — знаменитые антикоррупционные реформы Михаила Саакашвили. Теперь, даже если новые грузинские власти не то чтобы сознательно решат, но по факту вернутся к такой политике, которая в перспективе снова приведет Грузию к плохому коррупционному равновесию, потребуется довольно много времени и целый ряд существенных изменений институтов, стимулов и персоналий. В любом случае, на мой взгляд,неправильно называть реформы Саакашвили антикоррупционными: это коренные реформы всего механизма государственного управления. А отсутствие коррупции — лишь один из результатов и яркий маркер эффективности этих реформ.В заключение пара слов о популярных в народе методах «борьбы с коррупцией». Как говорил товарищ В.И. Ленин, «социализм — это строжайший учет, и контроль за учетом, и надзор за контролем, и проверка надзора, и анализ проверки, и ревизия анализа, и наблюдение за ревизией. Так и работайте, товарищи!» Социализм, как известно, давно у нас закончился, но данный горячечный бред продолжает цвести пышным цветом. «Учет и контроль» как метод «борьбы с коррупцией» в большинстве известных мне случаев неэффективен по следующим причинам.

Во-первых, сама организация «учета-контроля» стоит денег, которые у нас почему-то никто и никогда не считает и с ущербом общества от коррупции не сравнивает. Во-вторых, побочным продуктом усиления «учета-контроля» являются дополнительные и никем опять же не учитываемые издержки тех, кто этому «учету-контролю» подвергается. Во что обошлось и обходится, например, российским университетам и библиотекам появление, применение и ежегодное, до абсурда, ужесточение 94-го ФЗ, а также какую он приносит в нашем случае обществу отдачу, знаем только мы — люди, которые в этих университетах и библиотеках работают и вынуждены положениям этого прекрасного закона каждый день следовать. Горячий привет большому любителю ФЗ-94 Алексею Навальному, при всем, в общем, хорошем отношении к его деятельности.

В-третьих,вооруженный полномочиями и обыкновенными, не имеющими прямого отношения к коррупции чиновничьими стимулами «учетчик-контролер» способен парализовать работу любой контролируемой им организации на недели и месяцы едва ли не из-за любого пустяка.В-четвертых, и самое, наверное, главное, любое новое звено в цепочке «учета-контроля-надзора-ревизии-проверки» — это новые поводы и возможности для коррупционных сделок, причем возможности открываются как для мздоимства, так и для лихоимства.

Наконец, много раз и от самых разных людей я слышал, что за «воровство и коррупцию надо расстреливать» (и, разумеется, продолжение: «вот при Сталине был порядок»). Мысль эта привлекает своей простотой и решительностью, однако китайцы, как мы все знаем, за наиболее вопиющие факты коррупции именно расстреливают, и много. Каков же результат? После того как ИВК в Китае вырос с 1995 по 1998 год с 2,2 до 3,5, он так и колеблется в пределах 3,5–4,0. Это, конечно, получше, чем в России, но все равно не сильно впечатляет (напомню, ИВК оценивается по шкале от 0 до 10, где 10 соответствует полному отсутствию коррупции). И самое главное: заметной динамики нет уже 16 последних лет.

Дело в том, что любое наказание имеет свои естественные границы. Для денежного наказания верхней границей будет изъятие всего имеющегося у правонарушителя имущества и денежных средств. Для неденежного, как его немного стыдливо называют экономисты, — жизнь правонарушителя. Это означает, что, установив максимальную тяжесть наказания, при заданной и оптимальной для общества его вероятности поднять ожидаемую тяжесть наказания, а следовательно, и сдерживающий его эффект без ущерба для общественного благосостояния невозможно. Впрочем, это уже немного другая история, имеющая отношение не только и не столько к коррупции.

В общем, будет или не будет Олег Плохой руководить управлением по вопросам противодействия коррупции, ничего особенно продуктивного от деятельности этого управления ждать не приходится (извините, не удержался). А я, рассказывая студентам экономического факультета МГУ про экономику коррупции, по-прежнему всячески постараюсь избегать этого словосочетания — «борьба с коррупцией».