Литература как духовная скрепа

Текст: Елена Мухаметшина

Уже с этого года московские десятиклассники будут писать сочинение по одной из ста книг, предложенных для внеклассного чтения Владимиром Путиным. В свою очередь, президент к 1 марта поручил правительству разработать механизм, при котором сочинение войдет в итоговую аттестацию выпускников. Почему сочинение не заставит школьников полюбить чтение, «Газете.Ru» рассказал заслуженный учитель России, преподаватель гимназии №1567 Эдуард Безносов.

— Как вы относитесь к введению сочинения в школьную аттестацию?
— Я не очень понимаю, что такое «сочинение-проект», о котором говорил Путин, поэтому ничего не могу про него сказать. Сочинение как промежуточная аттестация не нужно, такой аттестацией служат текущие оценки. Какая-то специальная работа может быть дана, только если школьнику грозит неаттестация. Изменять же часть С в ЕГЭ, будь то экзамен по русскому языку или по литературе, бессмысленно. Тогда ЕГЭ по русскому языку нужно отменять, потому что это будет очень большой объем.

Я работаю в школе уже много лет. И пережил то время, когда у нас был обязательный экзамен по литературе, который проходил в форме сочинения. Оптимальный объем сочинения учащего выпускного класса был пять-шесть тетрадных листов. Так вот для большинства школьников написать сочинение объемом до трех листов было практически неразрешимой задачей. Я не знаю, оптимален ли объем 200 слов, но в требованиях ЕГЭ сформулировано правильно: не менее 200 слов.

— Москва уже вводит сочинение с этого года для десятиклассников. Как сообщил департамент образования, «сочинение будет носить метапредметный характер, за основу сочинения школьники смогут выбрать одну из 100 книг, рекомендованных к прочтению президентом России Владимиром Путиным». К этому как вы относитесь? И чем это будет грозить конкретно вашим ученикам?
— Я, честно говоря, не очень понимаю, что означает это высокоученое слово «метапредметный». Мы в нашей школе всегда после десятого класса устраиваем для всех классов независимо от специализации экзамен в форме сочинения. Только он носит никакой не метапредметный, а самый обычный характер. И потом я не понимаю, почему книги должны быть рекомендованы президентом, а не учителями-словесниками. Мне кажется, мы уже переживали период в нашей истории, когда у нас был корифей всех наук. Это что, повторение пройденного?

Чем это будет грозить нашим ученикам, я пока не знаю. Вот наступит пора экзамена, там и посмотрим. И придумаем, как с этим бороться. Я в таких случаях вспоминаю прекрасную повесть Фазиля Искандера «Созвездие Козлотура».

Там умный председатель колхоза внушал корреспонденту из газеты, что все инициативы начальства по внедрению новых методов работы замечательны, но в условиях микроклимата их колхоза они неприменимы. Вот и у нас, в нашем колхозе, есть свой микроклимат.

— Одной из целей введения выпускного сочинения власти называют стимулирование интереса к чтению у школьников. Вы с этим согласны?
— Это глубочайшее заблуждение. Скорее оно вызовет обратную реакцию. Мне несколько лет назад довелось вести уроки в выпускном биологическом классе: умерла моя коллега. И мы продолжили с детьми те темы, которые они изучали с ней, а потом я предложил им заниматься тем, чем они хотят, что им интересно. И по их инициативе мы обсуждали стихи Цветаевой, Мандельштама, произведения Ремарка. При этом никакого экзамена по литературе они не сдавали: это был, повторяю, биологический класс. Интерес к чтению у этих детей был сформирован учителем, который с ними работал, а никакой экзамен стимулировать интерес к чтению не будет.

Стимулировать он будет только одно — выпуск многочисленных книжек под названием «1000 золотых сочинений». Готовя детей к сочинениям, мы будем заниматься пресловутым натаскиванием. Да и в интернете мгновенно появятся (они и сейчас уже есть) краткие содержания произведений школьной программы, готовые сочинения. И надо будет бдительно следить за тем, чтобы дети не проносили с собой на экзамен всяческие электронные устройства. На языке нашего главы государства это означает, что «возрастет коррупционная емкость вопроса».

— То есть вас устраивает ЕГЭ?
— ЕГЭ не так плох, как принято думать. Если бы я проверял эти четыре микросочинения и одно мини-сочинение, которые дают на ЕГЭ, для меня было бы понятно, знает и понимает ли человек то, о чем пишет, и владеет ли он словом. Я склоняюсь к тому, что сочинение не нужно. Единственное, что мы можем привить обязаловкой, — это отвращение к классике.

— А как вы относитесь к сочинению в виде исследовательского проекта?
— Оно не может быть формой выпускного экзамена. У меня школьники каждый год пишут по исследовательской работе, которую готовят летом. Они могут сами выбирать темы, а если нам их будут спускать сверху, то зачем это будет нужно? Педагогический опыт у меня, думаю, не меньше, чем у всех потенциальных разработчиков этих тем. Едва ли они работают в школе, скорее всего, они методисты. А кто такие методисты? Есть старая педагогическая шутка: «Те, кто умеет, — те делают; те, кто знает, — те учат; а кто не умеет и не знает — те учат, как учить, они методисты».

— Как выглядят те письменные работы, которые вы устраиваете своим школьникам?
— Работы бывают самые разные. Простейший вид — словарные работы. Детям заблаговременно предлагаются списки слов, которые встречаются в произведениях Льва Толстого, к примеру. Они вывешиваются в классе, дети должны найти их значение, поскольку должны понимать слова, которыми пользовался Толстой. Немногие могут сразу сказать, что такое арапник или аванпост. Еще один тип работ называется «Верификация интерпретаций». Дается высказывание исследователя, которое дети должны осознать, а затем выразить свою точку зрения. Такие работы они пишут раз в полторы-две недели. За год выходит примерно 17–20 работ.

— Задания части С в ЕГЭ похожи на те, которые даете вы.
— Да, только я придумал их много лет назад. Ученики должны знать, должны понимать, что говорят исследователи. А еще они должны соотнести свои мысли со словами исследователей. В экзаменационном задании по литературе плоха не часть С, а части А и В, которые совершенно примитивны. У меня дети сдают ЕГЭ по литературе. И они не верят, что у них всерьез могут спрашивать, какой прием использован в строчке Фета «Опять серебряные змеи через сугробы поползли».

— Мне кажется, сама система неверна. Разве должен президент говорить, что школьники должны сдавать сочинение…
— Не посоветовавшись с учителями. Тут я с вами согласен. Но у нас так в стране заведено, что начальник лучше всех все знает, в том числе как преподавать литературу. Хотя мы до сих пор не определились с целями и задачами литературного образования в школе. У нас стандарты действуют неправильно. Может, стоит определиться, для чего мы вообще литературу в школе изучаем, с какой целью. А мы ставим телегу впереди лошади. До сих пор в сознании подавляющего большинства моих коллег цель изучения русского языка — научить правописанию. А это ведь прикладная задача. Дети говорить и писать не умеют по-русски.

— Какова эта цель сейчас?
— Сейчас мы изучаем литературу на ее историко-литературной основе. А это нужно только в гуманитарных классах. Главное — научить детей книжки читать, отличать хорошие книги от плохих и привить вкус к чтению хороших книг, а не сообщить сведения из истории литературы.

— А как детей из негуманитарных классов заинтересовать чтением?
— Это очень сложный вопрос. Сейчас мне кажется, что надо принципиально поменять направление курса литературы. Мы начинаем курс из глубины, со «Слова о полку Игореве». А чтобы его читать, надо созреть. Да и до русской классики XVIII—XIX веков десятиклассники еще, откровенно говоря, не доросли. Начинать надо, по-моему, с того, что школьникам близко и интересно, — с современной литературы. И идти в глубь веков. И тогда школьники смогут понять, как все новое выросло из этой старины. Но этого в школе делать нельзя из-за системы изучения литературы и федеральных стандартов.

— Просто изучать литературу в направлении, противоположном ее развитию, — это радикальные меры, на которые никто не пойдет. Может, есть какие-то реальные сценарии?
— Не знаю, может, у кого-то есть другие предложения. У нас, увы, нет педагогического сообщества. Никакого серьезного обсуждения введения сочинения быть не может, потому что нет сообщества учителей, которые могли бы это предложение обсудить. А выступит какой-нибудь недоучка из Госдумы типа Милонова или Железняка, народ будет дружно аплодировать. Как раз уровень умственного развития и образования этих депутатов для меня весьма сомнителен. Но в итоге оказывается, что они все знают лучше нас.

— Вы принимали участие в литературном собрании?
— Да, меня туда пригласили. Правда, неверно ориентировали. Я не представлял себе ни характера этого мероприятия, ни его содержания. Мне сказали, что будут обсуждаться стандарты по литературе. А вышло совсем не то. То, что обсуждали на нашей секции, было очень здраво. Мы выработали свои предложения, а потом модераторы нашей секции их озвучили на пленарном заседании. На этом собрании же все у государства денег, финансовой поддержки просили. А мы, учителя-словесники, просили только избавить нас от их опеки, от их мелочного контроля, от бессмысленной, ненужной писанины.

Вы знаете, что учитель должен раз в пять лет проходить переаттестацию? Я вроде бы заслуженный учитель, доказал свою профпригодность, но все равно должен ее проходить. От меня требовали кучу бумаг, и я должен был эту толстенную папку отвезти в Центр качества образования.

Я подъезжаю к этому центру, там стоят пожилые женщины, которые всю жизнь проработали в школе. Они волнуются, вдруг не пройдут эту аттестацию. И я представил, сколько нас ожидает сердечных приступов от этого нервного стресса, который на нас обрушили чиновники. Это унизительно для учителя.

Вы хотите знать, как я работаю? Так не бумажки с меня требуйте. Приходите ко мне на урок, посмотрите, как я преподаю. Нельзя учителя унижать.

— То есть вы довольны литературным собранием?
— Я доволен тем, что было на нашей секции. На собрании, во многом благодаря Наталье Солженицыной, наш разговор приобрел правильное направление. Дело ведь не в сокращении количества часов на литературу, а в самом статусе предмета. Мы отдали все приоритеты математике, физике, химии в ущерб литературе. Неужели кто-то верит, что от этого мы получим много хороших физиков? Ничего подобного. Если мы не будем учитывать общую культурную составляющую, мы просто получим много плохих физиков. Как говорят, в «лихие 90-е» был провозглашен принцип гуманитаризации образования. Это идет вразрез с технократическими, по сути позитивистскими, основами общественного сознания подавляющего большинства наших граждан, в первую очередь тех, от которых зависит принятие решений. Но на самом деле, подумайте, это очень правильная постановка: наше образование необходимо гуманитаризировать. А у нас на гуманитаризацию смотрят как на второстепенную задачу: бесплатное приложение к тому главному, чему школа должна учить, — математике, чтобы уметь считать, и русскому языку, чтобы грамотно писать.

Говорят, что все решения по поводу сочинения будут обсуждать с профессиональным сообществом. А где это сообщество, и где гарантия того, что к нам прислушаются? У нас министр культуры — исторический шарлатан. Министр образования печется только о естественных науках. Где гарантия того, что у них в головах уже не созрело какое-то решение? У нас вся власть безграмотная. Мы уже проходили, когда у нас были министрами образования ректор Института стали и сплавов Елютин или ректор Химико-технологического института Ягодин. И где наше образование находится?

— А кто должен быть?
— Гуманитарий. Потому что образование решает вопросы гуманитарные. Знаете, почему у нас хорошая школа? Потому что у нас директора — гуманитарии. Нет, ну было одно замечательное исключение — химик Татьяна Николаевна Ромашина. Образование — это вообще гуманитарный аспект жизни общества, а не технический, математический или еще какой-то, словом, не узкоспециальный. И министром должен быть гуманитарий. Желательно филолог.

Наш министр — дитя советской системы. Вы знаете теорию базиса и надстройки? Вряд ли. А я в свое время изучал марксистско-ленинскую философию. Так вот для нынешнего министра литература — это надстройка. Он не понимает, что на самом деле это духовная скрепа.

— Только, простите, не скрепа.
— Ну хорошо, пусть не скрепа, пусть основа. А что нас делает единым обществом, кроме нашей истории, которую большинство знает плохо? То, что у нас у всех одно культурное пространство — наша литература. Вот благодаря чему мы пока остаемся еще некоторой целостностью.

— По-вашему, что самое главное нужно сделать для того, чтобы успешно преподавать литературу в школе?
— Самое главное — определить цель литературного и языкового образования в школе. Все остальное — это вопросы производные. Я для себя знаю, для чего я прихожу в класс. Но государство не знает, для чего оно посылает учителей литературы в классы. Но образование-то у нас все-таки государственное. Задача системы образования — воспитывать свободных людей. Не сумму знаний вложить, а человека воспитать.

— Нужно делать скидку и на качество педагогов, разве нет?
— Дело даже не в качестве. Несколько лет назад у нас учительница ушла из школы в середине года. Тогдашний директор попросил меня подыскать кого-нибудь в педагогическом вузе. Я попросил свою знакомую отправить к нам практикантов. Так вот на весь филфак этого педагогического университета нашлась одна студентка, которая собиралась идти работать в школу. Я не вижу очередей из желающих пойти работать в школу. У нас знаете почему хорошая школа? Потому что 40% учителей — наши выпускники. Они у нас учились, потом пошли в университеты, а затем вернулись к нам. И они все знают про школу изнутри.