Колымские наказы

Текст: Григорий Калягин

В последнее время студенты все чаще спрашивают меня об экономических обоснованиях массовых репрессий. То ли в воздухе что чувствуют, то ли просто интересуются. Прежде чем попытаться ответить на этот вопрос, необходимо более или менее точно определиться с тем, что такое «массовые репрессии», и пояснить, при чем здесь вообще экономика и экономисты.

Под массовыми репрессиями я понимаю массовое государственное насилие, никак непосредственно не мотивированное их жертвами. В этом смысле преследование нынешней российской властью Навального, девушек из Pussy Riot или даже фигурантов «болотного дела» репрессиями признано быть не может: в этих случаях власть просто борется доступными ей способами со своими открытыми противниками.

А вот, например, арест, обвинение в контрреволюционной деятельности, приговор и расстрел в 1938 году председателя оргбюро Калининского облсовета общества «Спартак» С.А. Васильева, по моему мнению, как раз таким актом репрессий и является. Ровно как и многочисленные аналогичные приговоры инженерам мебельных фабрик, бухгалтерам, кузнецам и т.д. — посмотрите, например, расстрельные списки «Мемориала» по любой области СССР. Ну в какую, на самом деле, более или менее здоровую голову может прийти мысль, что председатель оргбюро областного совета спортивного общества имел возможность (не говоря уже о мотивах) каким-то образом вести контрреволюционную деятельность и угрожать власти тов. И.В. Сталина?

Что касается второго вопроса — при чем здесь экономика и экономисты. Дело в том, что современная экономическая наука — это наука вовсе не о потоках, запасах и активах и даже не о том, как с помощью волшебных манипуляций с курсом валюты или с обязательными банковскими резервами сделать так, чтобы всем стало хорошо.В первую очередь это наука о стимулах, о кнутах и пряниках, о том, как в каждом конкретном случае, от всего общества до крошечной сапожной мастерской, придумать и поддерживать такие правила игры, чтобы воровать, грабить и убивать было невыгодно, а честно и хорошо делать свое дело, наоборот, выгодно.Вернемся к массовым репрессиям. Феномен случайного насилия тесно связан с до сих пор широко применяемой практикой коллективной ответственности, которая с точки зрения классического (хотя и несколько устаревшего уже) подхода экономики права существовать не должна, так как необоснованное наказание заведомо ослабляет сдерживание («чтобы другим неповадно было»), являющееся для большинства правонарушений главной и зачастую единственной общественной функцией наказания.

Действительно, если независимо от того, совершил ли ты, с точки зрения принципала, что-то нехорошее или нет, тебя все равно накажут, смысл вести себя в соответствии с его правилами и установками испаряется: так и так накажут, а если нарушу, то хотя бы получу удовольствие.

Кроме того, особое индивидуально немотивированное зверство принципала может сыграть с ним злую шутку и привести к прямо противоположному задуманному результату. Фашисты, расстреливающие каждого десятого жителя деревни за связь кого-то из них с партизанами, рисковали (и в действительности иногда получали такой результат) тем, что все оставшиеся после этой экзекуции жители деревни уйдут к партизанам.Диктатор, злоупотребляющий случайным, немотивированным насилием, рискует тем, что подданные объединятся и свергнут его, раз и навсегда избавив себя тем самым от угрозы попасть под эту раздачу.В то же время, как хорошо известно, массовые репрессии применялись разными правителями в разные времена, иногда, как тов. И.В. Сталиным, даже очень широко. В чем же в таком случае рациональный смысл этих репрессий? Или следует согласиться с той широко распространенной (причем не только в обывательских, но и в научных кругах) точкой зрения, что тов. И.В. Сталин просто был параноиком?Думается, что рациональный смысл в сталинских и других подобных массовых репрессиях все же был. И даже не один (кстати, именно факт отсутствия единственного мотива для случайного применения насилия и затрудняет, на мой взгляд, понимание этого феномена). Остановлюсь лишь на трех самых, на мой взгляд, важных и интересных мотивах.Во-первых, для образования какого-то более или менее перспективного движения сопротивления диктатуре необходимо, чтобы в обществе появилась некоторая критическая масса противников диктатора. И речь не идет только о том, чтобы какая-то определенная часть населения ненавидела диктатора и была готова ему противостоять: очень важно также, чтобы люди из этой части могли объединяться для организации коллективных протестных действий. Соответственно, массовые репрессии в таком случае служат препятствием для образования этой критической массы, особенно если вероятность попасть под этот каток для действительных противников режима несколько выше, чем для тех, кто более или менее лоялен к диктатору.

Распространенная же, в частности, при Сталине и поощряемая диктатором практика доносительства служит серьезным препятствием для объединения его противников: если человек, опасаясь доноса, будет стараться не озвучивать свою политическую позицию, он никогда не встретит единомышленников и не сможет организовать с ними коллективных протестных действий.

Оборотная для диктатора сторона такого подхода — провоцируемое немотивированным насилием неизбежное увеличение доли его противников: то есть часть тех, кто до начала репрессий был лоялен к диктатору, посмотрев на практику массового немотивированного государственного насилия, изменит свое к нему отношение. Иными словами, вопрос применения репрессий в таком случае для диктатора — это вопрос баланса: вопрос сопоставления того, что он выиграет от репрессий, с тем, что он неизбежно потеряет. Размер его потерь напрямую зависит главным образом от того, насколько просто для него вешать подведомственному народу лапшу на уши.

Учитывая, насколько распространен сейчас в России интернет (запретить который в нашей стране, мягко говоря, уже проблематично), а также отсутствие внятной и поддерживаемой большинством государственной идеологии, думается, что массовые репрессии по этому мотиву нам не угрожают.

Во-вторых, массовые репрессии могут быть направлены не против всего народа, а против каких-то отдельных его групп, четко идентифицируемых по социальным, национальным или религиозным признакам. Ярчайший пример репрессий такого рода — преследование и уничтожение евреев в гитлеровской Германии и на оккупированных нацистами территориях. Более свежий пример аналогичных репрессий по национальному признаку — преследование народа тутси в Руанде во время правления диктатора Жювеналя Хабьяриманы, завершившееся массовой резней после его гибели в 1994 году.Мотивов для такого рода репрессий у диктатора два: переложить на преследуемую группу ответственность за неудовлетворительные экономические результаты своего правления и присвоить принадлежащие этой группе материальные активы.Что касается перспектив такого рода репрессий для нашей страны, как многие заметили, некоторые движения в сторону радикального национализма (а какая еще четко идентифицируемая группа у нас может оказаться в роли тутси — только мигранты из Средней Азии и Кавказа) у нашей власти были, но мне представляется, что от такой стратегии на сегодняшний день власть отказалась. Преследование общего врага может способствовать объединению нашего на данный момент очень разрозненного народа, однако объединению отнюдь не под знаменами власти. Да и отнимать у мигрантов по большей части нечего.

Наконец, в-третьих, сталинский большой террор был, на мой взгляд, мотивирован задачей увеличения эффективности системы государственного управления (вертикали власти, по-нашему). Логика здесь хоть и нетривиальная, но тоже достаточно простая. В рамках господствующей и очень популярной на тот момент идеологии Сталин пытался организовать всю экономику СССР как одну гигантскую фабрику, управляемую жесткой рукой из единого центра. Отсюда необходимость в огромном государственном аппарате, заставить который строго следовать интересам диктатора, не воровать и не отлынивать не так-то просто.

В соответствии с выводами упомянутой уже экономики права в таком случае у принципала есть только два инструмента прямого действия: тяжесть наказания для нерадивых и вороватых исполнителей (сотрудников государственного аппарата) и его вероятность.

Кроме того, диктатор, так же как и любой другой правоприменитель, устанавливает оптимальную для себя вероятность ошибки правоприменения первого типа — вероятность наказания невиновных. Причем, как подсказывает простой здравый смысл и подтверждает экономическая теория, оптимальная вероятность этой ошибки для диктатора будет выше по сравнению с демократическим режимом. Иными словами, потенциальный сталинский чиновник оказывается перед следующим выбором: он может пойти служить в вертикаль власти, будет кататься как сыр в масле и прекрасно себя чувствовать до тех пор, пока его вдруг, ни с того ни с сего, не отправят убирать снег на Колыме, и вероятность такого поворота довольно велика.Альтернатива для него — устроиться каким-нибудь инженером на спичечную фабрику или возглавить оргбюро облсовета общества «Спартак». В этом случае благосостояние его будет не так велико, но зато отсутствует угроза Колымы.Для диктатора выбор значительной части потенциальных чиновников в пользу второй альтернативы означает возникновение так называемого ухудшающего, или неблагоприятного, отбора на рынке труда госслужащих: во властную пирамиду пойдут лишь самые никчемные и в наименьшей степени отягощенные какими-то моральными ограничениями его подданные, по большей части изначально ориентированные на отлынивание и воровство. Понятно, что в таком повороте событий диктатор не заинтересован, и у него есть несколько альтернативных способов противостоять этому.

Например, он может еще больше повысить доходы чиновников, увеличив таким образом привлекательность этой альтернативы. Но это дорого. Он может, наоборот, сократить доходы тех, кто трудится за пределами властной пирамиды. Но они и так, мягко говоря, не роскошествуют, а еще большее сокращение доходов может не только окончательно подорвать у них стимулы к труду, но и сделать этот труд просто невозможным физически.

Наконец, он может случайным образом отправлять какую-то часть из этих «простых людей» убирать снег на Колыме, сокращая для них тем самым привлекательность трудоустройства за пределами властной пирамиды. На чем в конечном итоге тов. И.В. Сталин и остановился.

Перспектива такого развития событий в наших современных условиях представляется невероятной. По той простой причине, что текущей власти незачем организовывать все общественное производство как одну большую фабрику. По большому счету она заинтересована лишь в том, чтобы нефть текла по трубе. А все остальное может гореть синим пламенем.