Я в морге

Текст: Наталья Новожилова

Даже не знаю, что меня туда потянуло. Скорее всего, вечный человеческий интерес к запретному, таинственному, страшному, лежащему за гранью хорошо знакомых представлений. В общем, как писал великий мистик и мастер чёрного юмора Эдгар Аллан По, бес противоречия попутал. И я заглянула патологоанатомическое отделение (корпус №13) первой городской больницы.

НИ СВЕТ НИ ЗАРЯ
Ещё нет и восьми часов, а в лаборатории отделения вовсю идёт работа. Да, большая часть работы проходит именно в лаборатории, а вовсе не там, где холодный кафель и железные столы с бездыханными телами.

Работа начинается с операционным материалом прооперированных больных. Со всех больниц города сюда везут то, что вчера было вырезано хирургами. И именно здесь, пройдя весь процесс обработки, вырезанный кусочек ткани или органа может о многом поведать врачу. Что, как, почему? – на все эти вопросы можно получить ответы. И именно от них будет зависеть дальнейшая судьба пациента. Какой диагноз ему будет поставлен? Какое лечение назначено? Требуется ли повторное вмешательство хирургов?

На меня надевают халат, и я захожу в небольшое помещение, где с инструментами в руках сидит Ольга Зуева, заведующая патологоанатомическим отделением, напротив двое фельдшеров-лаборантов, одна помогает правильно упаковать вырезанный материал, другая ведёт записи. К слову сказать, на часах восемь, а до этого времени уже была проделана немалая работа: весь материал распакован, промыт и тщательно разложен согласно списку – ведь даже малейшая путаница в этом деле недопустима.

Первый вопрос ко мне: «Вам не плохо? Если что, опускайте голову ниже». Нет, мне не плохо. Хотя я впервые в жизни вижу настоящие человеческие органы: почка, яичко, желчный пузырь, матка, молочная железа, палец ноги, послед. И как заворожённая наблюдаю за чёткой работой доктора: он что-то там измеряет, прощупывает каждый кусочек, режет по неживому, одновременно описывая всё вслух. И так на протяжении примерно двух часов. Что-то из вырезанных фрагментов пускает в отходы за ненадобностью, что-то отправляет в архив для дальнейшей работы.

«Жировая клетчатка с серыми тяжами…», «Поверхность тусклая, синюшно серая с очагами кровоизлияний. В разрезе серого цвета», – описание не прерывается и аккуратно записывается в карточки.

НЕМНОГО О СМЕРТИ
Как ни странно, но в морге работают больше с материалом живых людей, чем с мёртвыми телами. Сейчас передо мной на столе как раз появился материал со вскрытия: кусочки сердца, почек, печени… серого, белого вещества… Буквально несколько минут на обработку всего этого, и врачи снова возвращаются к работе с операционным материалом.

К слову, вскрытие тел умерших, которых привозят сюда со всего города, делается далеко не в каждом случае. Только когда необходимо разобраться в причинах смерти или по просьбе родственников. Со всеми криминальными, скоропостижными смертями работают судмедэксперты. Отдел Пермского бюро судмедэкспертизы находится в другой части здания, и свои вскрытия они производят отдельно.

Мне разрешили лишь заглянуть в секционную патологоанатомов, на само вскрытие не пустили. По закону на этой процедуре могут находиться лишь люди, причастные к медицине.

– Да и что там смотреть человеку, не разбирающемуся в анатомии, – пожимает плечами Ольга Валерьевна. – Мы и студентов-практикантов берём не на все вскрытия. А на интересующий многих вопрос «каково это работать с мёртвыми?» я всегда отвечаю: «Для меня эта работа – поиск ответа на вопрос «почему?». И при каждом вскрытии я пытаюсь на него ответить, добравшись до истины».

Здесь, как признаётся Ольга Валерьевна, больше приходится думать, а не резать. Тщательно изучать карточки, истории болезни, разговаривать с родственниками. Ведь именно родные и близкие могут рассказать то, на что пациент никогда не жаловался врачам, и именно эти симптомы часто оказываются значимыми в постановке диагноза.

– В каждом случае, – продолжает она, – собираем историю болезни. Изучаем документацию. В результате диагноз – это синтез всего анализа. Иногда не соглашаемся с диагнозом. Когда предполагается одна причина смерти, а на вскрытии обнаруживается другое – это называется расхождение. Это тоже важный момент, с которым необходимо разобраться. Собираемся вместе на комиссии, обсуждаем. Самые интересные случаи выносятся на клинико-анатомическую конференцию. Даже если диагноз правильно поставлен, но случай редкий – обязательно разбираемся, докладываем. Это наша совместная работа с клиницистами. Мы работаем, чтоб помочь лечащим врачам.

УПАКОВАТЬ – И В ХОЛОДИЛЬНИК
Всё то, что было вырезано и упаковано в марлевые пакетики утром, проходит дальнейшую обработку. Лаборанты аккуратно опускают материал в баночки со спиртом для обезвоживания. Причём в каждой баночке материал должен пролежать определённое время. После этой проделанной работы каждый кусочек достаётся и заливается воском, после чего убирается в холодильник для заморозки. И только потом начинается один из сложных этапов обработки – изготовление среза для гистологического исследования. Срез нужен толщиной 4 микрона, а это невероятно мало, поэтому лаборанты каждый день творят чудеса. Спокойствие и скрупулёзность – без этих качеств никак, иначе можно испортить всю проведённую работу.

Но и на этом процедура обработки не заканчивается. Этот тонюсенький срез аккуратно переносится на стёклышко и отправляется на окраску. Разные виды краски применяются в зависимости от того, что хотят увидеть на срезе. Например, мне показали два стёклышка, окрашенных в голубой цвет. Я в микроскоп разглядывала туберкулёзные палочки. Эти бактерии не боятся кислоты, поэтому ткань обрабатывается кислыми красителями, всё обесцвечивается, кроме самих туберкулёзных палочек. И их, малинового цвета, отлично видно в увеличенном виде.

– Если делать бакпосев, то мы можем ждать его месяц, а нам диагноз необходимо поставить в течение 10 дней, поэтому именно таким образом, с помощью гистологического исследования мы проводим свою работу дальше, – поясняет Ольга Валерьевна.

Вот так, глядя в микроскоп, Ольга Зуева и другие врачи практически проводят весь свой рабочий день. И в зависимости от количества этих самых приготовленных стёклышек рабочий день может плавно перетечь в ненормированный. Ведь пока не доберёшься до сути, не напишешь заключение – не до отдыха.

Мой взгляд непроизвольно падает на толстенные книги на столе.

– Это описания болезней раковых больных. Нам, – поясняет Ольга Зуева, – нужно точно определить разновидность этого рака, а видов у него…, – и она поднимает со стола два увесистых тома.

А ПОГОВОРИТЬ?
Пока мы глядели в микроскоп, в кабинет зашёл мужчина за заключением о смерти. Такие заключения тоже выписывают и выдают здесь. Пока Ольга Валерьевна заполняет бланк, мужчина, отвечая на её вопросы, начинает рассказывать о своей умершей жене. Доктор поддерживает его разговор, не переставая делать свою работу.

А я наблюдаю со стороны, вслушиваясь в этот спокойный, добрый и располагающий голос, который вот уже третий раз повторяет, куда надо подойти и что сделать.

– К нам приходят совершенно разные люди, и они по-разному реагируют на смерть, особенно если умирают молодые, неожиданно. Бывают, что обвиняют врачей, кричат, требуют разбирательств. Или просто плачут, не понимая, что произошло. Наша задача – успокоить их, объяснить причины, мы не имеем права скрывать правду. Объяснить, что им следует делать дальше. Иногда приходится объяснять не по одному разу, записывать, показывать.

Так, приходя на работу раньше восьми и заканчивая её как получится, часто затемно, патологоанатомы каждый день отвечают на непростые вопросы, которые ставит перед ними жизнь и смерть. Отвечают для того, чтобы жизнь и дальше могла бороться со смертью. И побеждать.