Черняевский лес – империя, окружённая варварами

Близится к развязке история с «Лесом за ДКЖ». Коротко напомню о главном, о том, что забывается в суете сопротивления.

Леса бывают разные. Этот, казалось бы, уже и не лес вовсе. Город туго опоясал его дорогами, перемотал вдоль и поперек асфальтовыми тропами: по дорогам ходят троллейбусы, по тропам – люди с детьми и домашними животными. Вокруг дома. Лес – великан, но упакован в город. Лес в осаде и полон лазутчиков. Но он всё равно - лес. В нем царят растения. Царят из последних сил, из года в год демонстрируя окружающим домам свою хрупкую незыблемость. В самой своей сердцевине лес и вовсе преодолевает город – сотовый не ловит, тропинки куда-то деваются, в болоте можно увязнуть, белки пугливы, ворОн заменяют вОроны, количество мелких птах не поддаётся счёту.

На ближних подступах к лесу - тополя: тонкие и блеклые, как осины. Их стволы изогнуты плавными дугами, все в одну сторону, словно причесаны. Это всё от юго-западного ветра. Здесь, посреди континента, он столь же постоянен, как какие-нибудь муссоны на тропических побережьях. За тополями – городская дорога, путепровод, он круто огибает северо-восточный угол леса. За дорогой - неровная, тонкая прослойка берез, разорванная в нескольких местах кустами боярышника и еще какими-то полудеревьями, названия которых я не знаю, а дальше - уже сам лес: плотная стена рыжих стволов под гигантской зеленой кроной. 680 гектаров корабельных сосен. Сосновый бор.

Мой лес простирается как море - моё сочинённое море: большое, тёмно-зелёное и живое. Море прекрасных величественных деревьев посреди застывшего в бетоне миллионного города, забитого под завязку хмурыми людьми и неживыми с самого рождения механизмами.

Лес для меня – запасное доказательство жизни (Когда совсем уж мочи нет Смотреть, как угасает свет В глазах людей и в недрах институтов) и домашняя заоконная иллюстрация Простора и Величия. На экране моих окон бесконечность леса вечно соревнуется с бесконечностью неба. Лес небу изначально уступает, но его порыв к состязанию никогда не ослабевает (к сожалению, горизонт устроен несправедливо для леса – великая оптическая иллюзия ограничивает именно плоскую землю, но не многомерное небо).

Лет пятнадцать я развлекаюсь, описывая лес во всех его проявлениях. Типа: «Сегодня было первое летнее утро. Тяжелые холодные тучи ушли на восток. Лес под моими окнами ожил. Небо распахнулось. А в последние две недели, придавленный холодом и дождями, лес съёжился, замер. Тяжелые плотные облака не давали ему дышать, заморозки сковали корни его деревьев. Лес затаил дыхание и ждал. И вот прошлой ночью тучи ушли, за ними низом уполз и холод. Лес мой облегченно вздохнул, выпустил в небо своих птиц, расправил зелёные плечи» - милая сердцу, выдуманная красивая жизнь.

Сегодня мой лес - империя в упадке. Как всякую империю, лес со всех сторон окружают варвары. Они сильнее, в них больше жизни. Они топчутся на границах империи, совершают набеги, кусками отхватывают ее земли, их орды запрудили имперские дороги, медленно просачиваются в имперские города. Варвары могут многое. Они могут раздавить империю в одном своём неистовом порыве. Но пока не смеют. Имперский застой величественнее любых варварских порывов. В теле империи живет вечность, мотивы же варваров – сиюминутны. Уходящие в почву веков имперские корни пугают варваров, лишают их окончательной решимости. Но варваров теснят другие варвары, а уставшая от собственной вечности лесная империя так беспомощна и соблазнительна…

Мой лес столкнулся с насильниками, которые не ведают, что они насильники, ведь, как и все насильники, они просто удовлетворяют свои потребности.