О пользе риска для российского искусства

Текст: Игорь Порошин

Неприятно, что власть огрызается на художника, поучает его. Но в тысячу раз хуже, когда этого вовсе не происходит.

Юный театральный режиссер Тимофей Кулябин ставит оперу Рихарда Вагнера «Тангейзер» в Новосибирске. Сценическое действие возмущает религиозные чувства ортодоксальной общественности города. Прокуратура возбуждает дело об «умышленном публичном осквернении религиозной и богослужебной литературы и предметов почитания», однако вскоре его прекращает. «Тангейзер» идет в Новосибирске с неизменными аншлагами, а Кулябина приглашает Большой театр для постановки «Дона Паскуале» Гаэтано Доницетти.

Фильм Андрея Звягинцева «Левиафан» не получает прокатного удостоверения. Формально из-за присутствия ненормативной лексики. На самом деле это кино не нравится министру культуры Владимиру Мединскому. В связи с «Левиафаном» он произносит знаменитые теперь слова про «Рашку-говняшку». В итоге картину показывают в 638 кинотеатрах страны (число копий развлекательного фильма).
Фотогалереи

Арт-группа Pussy Riot устраивает панк-молебен в московском храме Христа Спасителя. Суд приговорил двух участниц акции к двум годам лишения свободы. Мария Алехина и Надежда Толоконникова были выпущены по амнистии за два месяца до истечения тюремного срока. Во время турне по США они стали участницами практически всех знаменитых телевизионных шоу, снялись в сериале «Карточный домик».

До сих пор все попытки разгадать загадку большого искусства с точки зрения общественного устройства заканчивались ничем. Пушкин и Толстой писали в условиях официальной цензуры, стократно более определенной, чем сегодняшняя — потайная и стыдливая. Эйзенштейн — возможно, главный русский художник ХХ века — умудрился снять вторую часть «Ивана Грозного» при Сталине.

С другой стороны, в 1990-е — время, как теперь принято считать, абсолютной свободы (в том числе искусства от какой-либо идеологии) — было придумано не очень много по-настоящему талантливого. А уж такого, что могло приблизиться в вечности к «Ивану Грозному», «Евгению Онегину» или «Анне Карениной», — совсем ничего.

Зато более или менее очевидно, какие общественные условия необходимы искусству актуальному, которое, скорее всего, не переживет свое время, однако необходимо современникам как воздух, вода, еда, посиделки в кафе, красивая мебель и путешествия.

Такому искусству нужны относительно свободные нравы и свободное развитие товарно-денежных отношений. В этих условиях искусство является частью культурного слоя. Он тем объемнее, чем более развита цивилизация.

Вот почему, скажем, Венгрия нам кажется более «культурной» страной, чем Румыния. Хотя румынский кинорежиссер выигрывал «Золотую пальмовую ветвь» Канн, а венгерский — никогда.

Актуальное искусство питается сегодняшним днем. Оно сканирует скорее поверхность, чем глубину. Оно ищет видимые раны, открытые конфликты. И само стремится быть частью этих конфликтов. Ему показаны барьеры и ограничения. Если эти барьеры неощутимы, то современный художник выстраивает их сам, чтобы затем их разрушить, как это делает, скажем, английский художник Бэнкси.

Если видимых ран нет, то художник в буквальном смысле расчесывает их на себе, как Марина Абрамович.

Есть в сердитой позе современного западного художника что-то безмерно нелепое. Он похож на капризное дитя, сердитое на то, что родители ему все позволяют.

В этом смысле удел современного русского художника завиден. Пафос его борьбы не кажется нарочитым, а градус критики — завышенным. Ставки в его игре высоки, поскольку можно больно получить по голове от того, кому эта игра не нравится.

Это ощущение риска и создает то идеальное поле напряжения, в котором рождается искусство сегодняшнего дня, где остроумному творцу противостоит угрюмый, подозрительный, обидчивый «охранитель» (неважно кто — госчиновник, депутат или доброволец в папахе).

Но слово «игра» все равно оказывается в этом ряду ключевым. Потому что игра эта ни разу не смертельная, как свидетельствует приведенный перечень самых резонансных приключений искусства в России. Даже в случае с Pussy Riot 22 месяца в заключении, при всей драматичности этого опыта, никак не тянут на инсценировку расстрела и четыре года сибирской каторги Достоевского.

Мы можем уже говорить о первых зрелых плодах ситуации, когда искусство берет на себя критическую функцию.

Это прежде всего сценические искусства — успех «Гоголь-центра» Кирилла Серебренникова и театрального режиссера Константина Богомолова с его сатирическим, фельетонным прочтением классических текстов. Неприятно, конечно, что власть огрызается на художника, поучает его. Но в тысячу раз хуже, когда этого вовсе не происходит.

Когда до искусства никому дела нет (так было в 1990-е) или когда на него смотрят с приветливым равнодушием, как на сертифицированного юродивого (так происходит на Западе). Это убивает живое искусство не так жестоко, как Сталин с Мао. Но результат, в общем, тот же.