Российскому кризису нужен слесарь Вася

Минувшие выходные, по крайней мере в Москве, прошли в довольно напряженной атмосфере распространяющихся с неимоверной скоростью слухов и массового мандража по поводу падения курса рубля. Действительно, при виде ценников в обменниках у многих граждан первая мысль была — надо бы подойти поближе и убедиться, что все видим правильно, хотя зрение, на всякий случай и на будущее, проверить тоже не помешало бы. Кое-где уже слышались или внутренний голос подсказывал вполне ностальгические фразы типа «кто последний» и «больше тысячи в одни руки не давать». Существенно для выходных вырос трафик телефонных разговоров и эсэмэсок между коллегами по работе, где чаще всего обсуждался вопрос о том, будет в понедельник 35 или все-таки 40 и куда с утра ехать — в офис или в банк.Были, впрочем, и позитивные моменты — большое количество москвичей лишний раз позвонило родителям. Звонили, конечно, чтобы обсудить ситуацию и перспективы семейного бюджета, но ведь о том, как дела, как здоровье и когда приедем в гости, тоже поговорили.

Понедельник не принес катастрофических новостей, чего, по здравом размышлении, и следовало ожидать. Однако законы распространения слухов, ажиотажа и панических настроений для того в книжках и описаны, чтобы понять, что здравое размышление — далеко не первая и не главная среди вещей, которыми питаются и живут массовые ожидания. Опять же — и за последние месяцы тем более — все могли убедиться в том, что торговля неопределенностью и неуверенностью в будущем является одним из любимейших состояний финансовых рынков и хлебом спекулянтов.

Так что не приходится даже особо гадать, когда может последовать очередная серия «игр разума» в девальвацию — длинные выходные в начале ноября являются новой идеальной жертвой и для спекулянтов, и для проснувшихся и рвущихся погулять у многих граждан инстинктов кризисного поведения.

Ведь даже вполне разумные предположения об искусственном характере событий минувшего уикенда вовсе не снижают сохраняющегося интереса к обсуждению темы и живости массовой реакции на нее. Потому что успешно запустить в массы можно только те сплетни, которые важны, волнуют и беспокоят многих. Теория слухов сообщает, что они появляются и бурно массово распространяются тогда, когда какая-то тема очень волнует общество, но будущее не очевидно, официальной информации недостаточно или ей не особо верят.

Слух — это всегда сигнал о том, что общество хочет лучше знать и понимать, что происходит и что будет. И если внутренние тревоги связаны с неопределенностью и опасениями по поводу кризиса в стране и личного экономического будущего, то доминирующий слух всегда будет описывать экстремальные возможности наиболее волнующей людей темы. Значит, интернет и сарафанное радио рано или поздно обязательно начинают сообщать, причем мешая все в кучу, и о девальвации, и о дефолте, и о деноминации с конфискацией.

Ведь в таких ситуациях «сверхнеопределенности в сверхважном» слухи играют важную адаптирующую для массового сознания роль. Предельное и нелогичное заострение вопроса играет вполне рациональную психотерапевтическую роль и выполняет аналитическую функцию. Вопрос привлекает внимание как можно большего числа людей, создает какую-то немного успокаивающую общность и возможность широкого обсуждения волнующей темы. С помощью всего этого люди ищут дополнительную информацию, прокручивают варианты развития событий и одновременно вырабатывают возможные стратегии действий для себя и своей семьи.

Что до перспектив борьбы со слухами, то тут важно иметь в виду, как они коренятся и питаются записанными на подкорку массового сознания рефлекторными мантрами: «ой не к добру всё, что-то обязательно да будет». Что именно «не к добру» — например, рост цен, проблемы банков, зависший кредит, начинающиеся неплатежи — людям более или менее понятно. Но что именно будет происходить дальше и что, собственно, кроме страхования вкладов власть собирается с этим всем делать — это далеко не очевидно. Заклинания официальных лиц о том, что все неплохо и даже хорошо, или же дискуссии экспертов тут не особо помогают. Требуется гораздо большая политическая внятность и определенность.

Тут, кстати, недавно в параллельно завершающейся в США президентской избирательной кампании появился новый центральный политический символ-персонаж и вполне себе реальный человек — сантехник Джо. Конечно же, сей товарищ Вурцельбахер по полной программе был использован в своих целях как политтехнологами республиканцев, так теперь уже и штабом Обамы. Тем не менее существенно, что в результате разговор о кризисе в стране, его последствиях и стратегии государства после выборов был переброшен с высот Уолл-стрит в гущу повседневности штата Огайо и с языка министра Полсона переведен на язык этого самого сантехника.

У нас, конечно, никаких выборов сейчас нет, однако политически было бы весьма полезно и уместно, чтобы, к примеру, Дмитрий Медведев как-то поговорил, скажем, с вполне реальным слесарем Васей и менеджером по продажам Колей, а Владимир Путин ответил на пару вопросов пенсионерки Марьиванны и прораба Степаныча.

Вполне, кстати, возможно, что понимание целесообразности подобного разговора заставляет президента страны что-то снова и снова шлифовать в своем ожидающемся ежегодном послании, а премьер-министра — усиленно готовиться к съезду «Единой России» и прямой линии с населением.

К тому же от того, где и когда в российской политике появится вот такой новый знаковый и центральный персонаж, явно кое-что зависит и в дальнейшей эволюции конфигурации власти.

Текст: Дмитрий Бадовский [2], заместитель директора Института социальных систем