Летучая мышь Алексея Лукьянова

Наш разговор проходит не вполне традиционно для газетного интервью. На столе перед Алексеем лежит диктофон, стоит кружка горячего чая и тарелка с ватрушками. Вопросы лауреату пушкинской премии 2006 года, лауреату премии Стругацкого «Бронзовая улитка», члену Союза писателей Пермского края вместе со мной задает директор «Палат Строгановых» Станислав Хоробрых. Можно даже сказать, что только он и задает. Диалог фольклориста, музейщика Станислава Валерьевича и писателя-фантаста, кузнеца Алексея Лукьянова настолько оживленный, что наблюдать за ним со стороны – большое удовольствие.

Этот разговор в духе диалогов Платона состоялся в усольских «Палатах Строгановых». И это не случайно. Дело в том, что писатель Алексей Лукьянов, которого знает сегодня большая часть читающего населения страны, сегодня занимается восстановлением кузницы Строгановых в Усолье. В Соликамске Алексея уже давно знают, как кузнеца с золотыми руками. Свои стихи и фантастическую прозу он называет весьма скромным словом – «хобби».

– Когда я только начал писать, моей целью были большие тиражи и гонорары, – с готовностью признается коренастый бородач с умными и одновременно по-детски наивными глазами. – Первая вышедшая книга и Пушкинская литературная премия, которую я за нее получил, напрочь отбили у меня всякое желание куда-то пробиваться. Это был «отходняк»: полгода я вообще ничего не хотел писать.

– Почему? – вставила я наивный вопрос.
– А я не люблю лишней шумихи вокруг себя. Когда пошла «отдача», я понял, что хотел не совсем того, к чему стремился. Настораживали примеры известных современных писателей. Таких, как Андрей Лазарчук, который переехал из Сибири в Питер. Процесс издания упростился, а процесс написания стал ухудшаться. На местных соках такие писатели давали интересный, самобытный продукт, а в мегаполисе эту способность начали утрачивать…

К тому же, я устал разрываться между двумя противоборствующими лагерями – лагерем так называемой, «большой литературы» и тусовкой фантастов. Я чувствовал себя летучей мышью, которая и не птица, и не млекопитающее. Фантасты терпеть не могут представителей большой литературы, считая, что они заносчивы и получат свои премии ни за что. В «большой литературе» считают, что фантасты профанируют саму идею литературы и пишут всякую чушь. На самом деле, чушь пишут и там, и там. Хорошие вещи пишут и там, и там. Когда хорошие люди начинают из-за дурацких не принципиальных, по большому счету, вопросов друг друга недолюбливать, мне это не нравится. Мне удобнее и спокойнее здесь. А текст я могу отправить и через Интернет.

– Для людей науки принципиально важны критические заметки, чтобы знать, в нужном ли русле они движутся. В среде литераторов случается так, что произведение может быть принято на «ура» читателями, а критики не оставят от него камня на камне, – размышляет Станислав Хоробрых.
– Я не видел, чтобы в толстом журнале кто-то из критиков занимался серьезным критическим разбором, например, книги фантаста Лукьяненко, – поняв, к чему ведет собеседник, мгновенно реагирует Алексей. – Сегодня редкие журналисты позволяют себе это делать и, главное, не всякому журналисту позволят это в серьезных литературных журналах. Например, Владимир Березин или Мария Галина выбирают для своих критических статей авторов, которые находятся на грани между большой литературой и жанровой. Борис Акунин в этом отношении хорошо устроился. Всякое его произведение – и масскульт, и стилизация под великую русскую литературу. А, по большому счету, любой творческий человек подобен радиостанции. Она вещает в эфир, и кто-то слушает «Шансон», кто-то «Русское радио». У каждого писателя есть свой слушатель-читатель.

– Где ты черпаешь темы для своего вдохновения? – интересуется Станислав.
– Я очень внимательно слушаю застольные разговоры (Алексей заразительно смеется). И вообще стараюсь прислушиваться к диалогам в автобусах, на остановках. Жизнь гораздо интереснее любой выдумки. Главных героев для своей «Книги бытия» я обнаружил на графических работах моего пермского друга Кости Кунщикова. Буквально перед этим посмотрел фильм «Эволюция» и нашел в нем название для этих непонятных существ – сикараськи. Анна Ахматова сказала правильно: стихи рождаются из сора.

– Текст может свернуться до одного слова?
– Безусловно. Вообще идеальное произведение – белый лист бумаги (и это не я сказал). Когда ты пишешь стихи, рассказ, роман, ты пытаешься себе что-то доказать или объяснить. Если ты себе это объяснил до того, как сел за перо и бумагу, ты уже писать не будешь.

– Ты в своих произведениях стебешься над жизнью, ее цинично препарируешь или благоговеешь перед ней?
– Скажем так, когда я пишу, я играю. Для меня это шахматная партия. И потом я пишу забавные истории. Если кому-то покажется, что над ними можно еще и задуматься, спасибо скажу. Я не особо преследую цель сеять разумное, доброе, вечное. Больше байки травлю. Для меня важно, чтобы человек читал, и у него было хорошее настроение. Может быть, чтобы он под каким-то иным углом посмотрел на свою жизнь и улыбнулся.

– Ты себя ощущаешь «старым перцем»? – намекаю я на выбранный Алексеем ник.
– Нет. Мироощущение у меня с тех пор, как я себя помню (с двух с половиной лет), не изменилось. Я все так же верю в чудо, и каждый день я открыт для того, что оно свершится. Может быть, поэтому не люблю, когда фильмы или книги заканчиваются плохо, когда зло торжествует, а добро втоптано в грязь. Когда все унижения, страдания героя зря, и выхода нет – это ужасно! На самом деле, выход есть всегда. Просто он там же, где вход.

– Когда кончается писатель? Муза не приходит…
– Музы нет! – неожиданно твердо отрезает Алексей Лукьянов. – Есть каменная задница. Писательское творчество – это 90 процентов труда. Поэтому я очень медленно пишу.

– Русская литература была всегда замешана на христианских учениях. Классический литератор как демиург, как четвертая сила, – философствует Станислав Валерьевич.
– «Поэт в России больше, чем поэт» – ты это имеешь в виду? Нет. Я считаю, что поэт в России точно такой же поэт, как, допустим, в Штатах. Когда мне начинают говорить: «Я – поэт или я – писатель», мне сразу на ум приходит Хармс. Помнишь, как там у него: «Я – поэт!» – «А по-моему, ты – говно». Не надо нести себя так, словно ты поэт или писатель, потому что кто знает, может, действительно ты…

– А ты кто? Для других и для себя, – спрашиваю я.
– Для других – кузнец, каких много. Писателем не представляюсь, хотя у меня есть корочки Союза писателей, и официально я им числюсь. (Лукаво улыбаясь) Вам показать? Для себя я – отец двоих детей, муж одной жены, друг стольки-то друзей. Я себя по роду деятельности не идентифицирую. Просто делаю то, что мне интересно и за что перед людьми не стыдно.

– Расскажи об идее «Литературного конвента», которую вы собираетесь воплотить в музее «Палаты Строгановых».
– Думаю, главное достоинство этого проекта – то, что оно исключает элемент соревнования. В отличие от тех же «Решетовских встреч». Я был дипломантом этого конкурса и, честно говоря, мне это не льстило. Алексей Решетов – для меня не пустой звук, но общий уровень этих «встреч» заставляет желать лучшего. Все настолько местечково, ощущение, что мы прыгаем на месте. Прыгаем и не пытаемся перепрыгнуть через себя. А ведь успех – это, в первую очередь, успех перед собой. Конвент – это встреча равных, достойных поэтов и писателей, которые приедут в Усолье, организуют свои мастер-классы. «Литературный конвент» задумывается как культурная акция в поддержку провинции. Жизнь – она не где-то там, далеко, она везде. Просто ее нужно слегка вскипятить.

– Чем сегодня, на волне развенчания табуированных зон (секс, мат, меньшинства), можно удивить читателя?
– Пока эта волна не схлынет, удивлять будет нечем. Эта волна сформирована масс-медиа (прошу прощения – в мою сторону). Чем циничнее и грубее ты будешь писать, тем больше будет тираж. Раньше в детективе достаточно было просто показать труп, сейчас это обязательно расчлененка и море крови. Иначе people не «хавает».

– Но как быть писателю, который хочет решать свои художественные задачи, а не писать то, что хавают?
– Главная цензура внутри тебя. Я никогда не умел писать о сексе, и не собираюсь начинать. Смотрели кино «Побег из Шоушенка»? «Свобода внутри нас», – сказал главный герой. Нужно учиться существовать в существующей системе, но независимо от нее.

– Классно как! – восторженно и тихо сказал Станислав Хоробрых.
– Говорите мне комплименты, говорите! – с самоиронией сказал Алексей Лукьянов.

– Ну, такие вещи иногда надо проговаривать.
– Да, по большому счету, это так…

"Бабки проследили направление, в котором смотрел Андрюша. Там шел огромный усатый мужик в блестящем терракотовом пиджаке, нес в руке березовый веник. И объедал с него листья.
Народ насторожился. Нельзя сказать, что экстравагантное поведение могло шокировать ольховчан: на памяти города были и приземление космонавтов, и теленок с двумя головами, и даже один нобелевский лауреат... Однако кто знает, что на уме у этого листоеда? На автостанции в это время находилась без малого сотня человек, и все пристально следили за таинственным незнакомцем.
Мужик отгрыз листочек, бросил веник - и улетел, звеня слюдяными крылами".
(Из повести Алексея Лукьянова «Жесткокрылое насекомое»)“Неделя.RU” [3]