Павел Корчагин: "Меня укусил археолог"

Текст: Марина Сизова

«Людей слово «кладбище» очень пугает. Как в том анекдоте. Смотрит прохожий – мужик сидит на лавочке около могилки. «Мужчина, а как вы не боитесь тут сидеть?» – «А чего бояться-то?» – «Так это… покойников». – «А чего нас бояться? Мы же спокойные». На самом деле покойники никого не трогают, главное, чтобы живые их не трогали», – говорит известный археолог и историк Павел Анатольевич Корчагин, пригласивший корреспондента на интервью… на кладбище.

КЛАДБИЩЕ – ОАЗИС В ЦЕНТРЕ ГОРОДА
– Павел Анатольевич, вы уже пятое лето подряд со студентами на кладбище ходите, чем объясняется такой интерес?
– Понимаете, закрытое кладбище – оно закономерно умирает. Памятники разрушаются просто от времени, но чаще от бомжей, которые облюбовали себе это место, поскольку всё заросло. В уважающем себя городе должно быть мемориальное кладбище-парк, которое служит не просто местом сохранения усопших, а местом сохранения памяти. Когда идёшь по кладбищу и видишь, какие люди там лежат! Мне повезло. Мы, когда недалеко от католического кладбища расчищали место, нашли основание от мраморного памятника, немного его откопали, а там фамилия – «Ильин». Имя-отчество не сохранились, зато на боковых поверхностях – дата рождения и смерти. Оказалось, что это тот самый Сергей Ильин – старший брат Михаила Осоргина! И таких могил очень много. Лучшие люди Перми лежат здесь. Можно кладбище сделать местом для тихого отдыха – для неспешных гуляний, для философских размышлений.

И вот уже больше пяти лет студенты приходят, потихоньку расчищают квартал за кварталом. Во-первых, памятники становится видно, и оказывается, что у нас очень красивое кладбище. Во-вторых, из лежбищ бомжей кладбище потихоньку превращается в парк.

– Кажется, что археология неотделима от мистики…
– Я знаю кучу городских легенд, но тем не менее я твердокаменный краснокирпичный материалист. Нет ничего в этом мире, чего нельзя было бы объяснить. В этом отношении я скучен, зато мне интересно жить. Я всегда пытаюсь разобрать швейную машинку «Зингер», снова её собрать и понять – почему остались лишние детали.

КАРАТЕЛЬНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ ФЁДОРА ПЁСТРОГО
– Вы говорите, что любой историк, как хороший ребёнок, должен отвечать на вопрос «а почему?» Вы на многие «почему» ответили для себя?
– Ну, немножко есть. Я, тьфу-тьфу-тьфу, пусть меня никто не осудит, но в стену исторического знания несколько кирпичиков вложил. И ещё надеюсь вложить.

– До сих пор каждый год ездите в Чердынский район на раскопки?
– С 2000 года… Копаю Троицкое и Искорское городища. И пришёл к выводу, что это вовсе не населённые пункты, это средневековые святилища, где справлялись обряды, связанные с культом плодородия. Если посмотреть сверху на Искорское городище, то, уж простите, но слово из песни не выкинешь, по конфигурации оно напоминает мужской половой орган, а расположенная напротив скала Узкая Улочка – это женский детородный орган. И когда начинаешь разгадывать находки, которые ты несколько лет копал-копал, понимаешь, что их всего два вида. Колечки, пряслица... То есть предметы, которые олицетворяют женскую сущность. И другие – ножики, наконечники стрел,шилья… Вытянутые острые предметы, которые олицетворяют мужскую сущность.

– Люди, выходит, там не жили?
– Я за всё время раскопов не нашёл ни одной жилой постройки. Там есть обугленные брёвна, перпендикулярно расположенные, хотелось бы думать, что это развалины крепостных сооружений, но точно так же расположены обугленные брёвна, которые я находил в нескольких местах за завалом. Я три года думал, пока не понял, что это за костры. В дисциплинах выживания он называется «костёр таёжный номер четыре». Его можно развести в любую погоду. На этих кострах готовили жертвенную пищу. Очень бы хотелось доказать, что это были пельмени.

– ???
– Представьте – три кучки, в каждой кучке одинаковый набор костей. Как показала экспертиза, говядина и свинина, 60 на 40. Ничего не напоминает? Это начинка пельменей!

– Фёдор Пёстрый, получается, по-вашему, городки штурмом не брал?
– Никакого кровопролития не было, он просто пришёл, специально подгадав так, чтобы попасть на весенние русалии. И коми-пермяков, ранее крещённых, застать врасплох, что вот вроде бы они уже христиане, а всё равно на языческие капища ходят, своим древним богам жертвы приносят. Да, это была карательная экспедиция, но не людей уничтожал Фёдор, а языческие святилища разорял он. Я вообще люблю копать лет по десять на одном памятнике. И когда копаешь из года в год, начинаешь уже пятками чувствовать что-то под землёй. Начинаешь мыслить уже не просто квадратом раскопа, а всем пространством.

АРХЕОЛОГИ – ЭТО ПОЧТИ КРЕСТЬЯНЕ
– У вас есть какие-то свои приметы и суеверия?
– Археологи – они вообще немного крестьяне. Всё от земли зависит и от погоды. И поэтому археологи суеверны по привычке. При том, что они материалисты. Например, до первого памятника разведки выпивать нельзя. Нашёл памятник, имеешь право вечером. А пока нет памятника, должен сухим ходить.

Или, к примеру, нельзя заранее говорить ничего, что я вот собираюсь открыть кучу памятников. А лучше даже прибедняться. Однажды на Троицкой горе к нам приехала антрополог. А на этой горе все желания сбываются. Она же антрополог, просит: хочу труп. Мы тут тыковки-то зачесали. Скальный материк, где в нём могилку-то найти? Думали, это желание точно не сбудется. А завхоз наш расчищал кирпичный завал и совершенно не глядя втыкает лом в сторону. И мы видим, что лом сантиметров на 40 уходит в скалу. Оказалось, что в скальном материале была выдолблена могила. Трогательная история. В могиле в деревянном гробу оказалась девушка, умершая первыми родами, на руке у неё был красивый большой перстень.

ОТДАЛ БЫ ПАЛЕЦ, ЕСЛИ БЫ НАШЁЛ АРХИВ ТАТИЩЕВА!
– Найденный вами пешеходный мост Модераха в Перми снова почти засыпан, вам не обидно?
– Я отношусь к этому спокойно. Под землёй он гораздо лучше сохранится, чем когда вокруг него будут ходить, окурки бросать, пальцами грязными ковырять. Всему своё время. Когда будут деньги, появится хороший проект, его музефицируют. И я буду самый счастливый из пермских археологов. Потому что у всех археологов такая судьба: раскопал, посмотрел, зафиксировал и снова закопал. А я буду единственным, кто ещё внукам будет показывать пальцем – это дедушка раскопал.

– Найденную вами трубку действительно мог курить Татищев?
– Мы действительно в историческом центре Перми нашли голландскую курительную трубку из белой глины. По времени Татищев мог курить такую же. Если вообще он курил. Никто нигде не писал, курил он или нет. Но дело в том, что Татищев на строительстве был всего-то два раза по недельке. Чрезвычайно мала вероятность, что он за эти две недели, бродя по строящемуся заводу, уронил керамическую трубку. Нигде, замечу, в научных публикациях я об этом не писал.

– Как и о том, что Пермь старше на год?
– Я, зная о том, что журналистам нужен образ, сказал как-то, что Перми ещё не было, а первый пермяк уже был. Ещё в 1722 году здесь был амбар, куда привозили руду. Завода ещё не было, а запас руды уже был. И даже целовальник Иван жил. В итоге вышло в публикациях, что Павел Корчагин, оказывается, поднял неизвестные архивы Татищева, в которых говорится, что Пермь древнее на год. Да я бы палец на отсечение дал, если бы мне попался неизвестный архив Татищева! Для городов-заводов принято отсчитывать год рождения со времени построения плотины. На другом берегу деревня Егошиха, к примеру, стояла с середины XVII века. Я был бы рад удревнить Пермь до середины XVII века, но не могу. Деревня-то стояла на другом берегу.

– Как вы думаете, будет у нас когда-нибудь на Перми I музей археологии?
– Это не ко мне. Это к министерству культуры края. Я бы очень хотел.

«ПОСМОТРИМ, КАК ВЫ ПЫТКИ УМЕЕТЕ ТЕРПЕТЬ!»
– Археология для вас – осознанный выбор?
– Во втором классе средней школы собирал макулатуру и зашёл в подвал, куда её складировали. Иду по колено в макулатуре. Смотрю, лежит раскрытый учебник истории, на картинке – рыцари в доспехах. В общем, за два года я перечитал всю историческую полочку в нашей библиотеке. У меня не было выбора. Меня укусил археолог.

– Павел Анатольевич, признайтесь, нелегко, наверное, вам жить с таким именем-фамилией? В школе-то, наверное, дразнили…
– Меня на самом деле назвали в честь деда. К герою Островского я никакого отношения не имею. Да ладно бы в школе дразнили! Приходишь к стоматологу, он на бирочку смотрит. «А-а-а, Павел Корчагин, говорите?!. Ну посмотрим, как вы, Павел Корчагин, пытки будете терпеть». Какой-нибудь Серёжа Иванов разобьёт окно в школе: «Ай-яй-яй» – и всё. А если я набедокурил, можете представить, что мне наговорят?! Кроме того, человек с такой фамилией был обречён на пионерскую, комсомольскую и прочую работы. Но один раз мне в жизни было хорошо: в университете, когда я узнал, что на филфаке учится Владимир Ульянов. Тут-то я подумал: вот кому на самом деле несладко. А сейчас, когда я представляюсь, студенты уже не смеются. Они уже не читали Островского.