Он поступил с Ходорковским не по понятиям

ВЕСЬ СПОРТИНВЕНТАРЬ – ПОЛ ДЛЯ ОТЖИМАНИЙ
— Что ест в СИЗО Ходорковский?
— Что дадут, то и ест. Тюремную пищу ест, баланду. Обед мы постоянно получали. Первое время он присматривался ко мне: смотрел, что ем я, и от этого тоже не отказывался.

Кормежка, по словам Игоря, в читинском централе вполне сносная. На завтрак дают кашу, сладкий чай и хлеб. В обед — суп-баланду: это может быть солянка, щи или борщ-свекольник, но обязательно с мясом. На второе — котлеты или рыбу. Вечером зэки получают кашу или макароны, к которым могут быть добавлены селедка, стакан молока или кефира.

— В баланде действительно есть мясо?
— Ну куски, конечно, не плавают, но иногда что-то выловить можно. А если добавить куриный кубик или немного тушенки, получается вполне нормальный суп.

— Какие продукты твой сосед приобретал или получал в качестве доппайка?
— С воли ему обычно присылали самые простые продукты — йогурты, кефир, сухое молоко, орехи, изюм, шоколад, бородинский хлеб, яблоки. Последнее время мы с удовольствием ели китайскую лапшу "Доширак". К колбасе Михаил Борисович относился равнодушно — мясные продукты обычно отдавал мне. Другое дело — сладкое или тыквенные семечки. Они у него слабость!

У арестантов читинского централа есть две возможности разнообразить свой рацион: они могут получать продукты с воли из расчета до 30 кг в месяц и отовариваться в тюремном магазинчике. Передачи родственников обязательно проходят тщательную проверку: тюремщики боятся, что арестантам передадут запрещенные алкоголь или наркотики. Поэтому, например, яблоки или хлеб обязательно режут на куски, сигареты ломают пополам, а орехи принимают только в очищенном виде. До недавнего времени сидельцам запрещали передавать любимый ими "Доширак": в прилагающийся к лапше пакетик со специями друзья с воли научились закладывать наркотик. Потом все-таки разрешили. В тюремном магазине ассортимент небогатый, зато только оттуда можно получить, например, сигареты с фильтром. Отовариваются сидельцы по безналу: продавец списывает деньги с их счета, пополняемого родственниками.

— Ты хочешь сказать, что олигарх Ходорковский обходится в СИЗО без лобстеров и черной икры?
— Да мог, конечно, он все это себе заказать, только зачем? Чтобы все протухло? Ведь у нас в камере даже не было холодильника. Мы прочитали в ПВР (Правила внутреннего распорядка в СИЗО.— С. Д.), что "при желании арестованного и наличии средств у него на счету" администрация может предоставить ему холодильник, написали заявление, но нам было отказано. Объяснили так: в прокате изолятора холодильников нет, а привозить их с воли запрещено, поскольку под обшивкой аппарата могут быть спрятаны запрещенные предметы.

— У вас с соседом явно разный уровень доходов. Как делили продукты?
— Это верно. Я привык рассчитывать только на себя, мне мать за все время нахождения в централе прислала, наверное, две или три передачки. Но этот вопрос был решен в первые же дни: Михаил Борисович сказал, что я могу пользоваться всем, что находится в общем шкафу, где хранились продукты и посуда.

— Во что был одет твой сосед?
— Я ему сколько раз говорил: "Михал Борисыч, вы, елки-палки, такой человек... Должны, короче, выглядеть цивильно. Закажите себе костюм такой, чтобы у дежурных глаза на лоб полезли". А он мне: "Зачем?" Одевался просто: летом китайский спортивный костюм, футболки, джинсы, кроссовки, ветровка такая черная, немаркая. Зимой — тоже спортивный костюм, только с начесом. Когда становилось совсем холодно, на прогулку выходил в валенках, под которые наматывал портянки (так удобнее), в цигейковой шапке-ушанке и армейских "однопалых" варежках.

— Кто его стрижет?
— У Михаила Борисовича была электромашинка для стрижки, ею мы и стриглись. Он — практически наголо, надевая на ножи самую тонкую насадку-"единичку". Первое время он стриг себя сам, потом я стал ему помогать простригать голову сзади: самому-то не видно.

— Как здоровье Ходорковского?
— Нормально. За все время он, может быть, пару раз простужался и жаловался на головную боль.

— Удавалось ли вам как-то поддерживать свою физическую форму?
— С этим было сложно. Мой эспандер отобрали во время шмона перед переездом в новую камеру. Я тогда попробовал сделать гантели, налив водой две двухлитровые пластиковые бутылки из-под пепси-колы. Охранник сразу: "Это что такое?" Я говорю: "Запас воды на случай, если отключат". Он вроде не возражал, но как только я начал эти бутылки поднимать, их тут же отобрали без объяснений. В общем, из спортинвентаря у нас был только пол для отжиманий — его-то никак не запретишь и не унесешь.

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ПОД КРОВАТЬЮ
— Как проходил день в СИЗО?
— Мой сосед в изоляторе, можно сказать, только ночевал. Подъем в шесть утра. До восьми туалет, ежедневная утренняя проверка на этаже, завтрак и мытье пола в камере. С восьми до девяти — прогулка во внутреннем дворике. В девять за Михаилом Борисовичем приходил конвой, он собирал свой пакет (вместе с завтраком ему выдавали обед сухим пайком) и уезжал в прокуратуру знакомиться со своим уголовным делом. Приезжал обычно вечером — прокуратура работает до 18 часов. До отбоя мы читали, смотрели телевизор, спорили.

— Что читает Ходорковский?
— Он выписывает, наверное, полсотни наименований журналов и газет, включая какие-то специализированные издания по истории, экономике, химии. У нас все свободные шконки завалены книгами и журналами. К детективам Михаил Борисович, как мне показалось, равнодушен — больше любит исторические книги. Читает он очень быстро: книгу в 300 листов может прочитать за два вечера. Я думал, что при такой скорости он не запоминает содержание, и как-то попросил его пересказать книгу, которую сам только что прочитал,— он пересказал, причем довольно подробно.

— Вы с ним обсуждали книги, фильмы?
— Больше спорили об истории, политике, межнациональных отношениях. Иногда чуть ли не до скандала доходило — я человек вообще взрывной, эмоциональный. Он, например, считает, что прибалты и славяне — родственные народы и должны жить дружно, а мне кажется, что они нам претят и без них нам будет лучше. По его мнению, и с американцами мы тоже очень похожи, а я думаю, что мы с ними, наоборот, полностью противоположны.

— Как же вы разрешали эти споры?
— С помощью энциклопедии "Британика". Эта книжка, размером раз в 10 побольше, чем Словарь русского языка Ожегова, занимает у нас целую кровать под Михаилом Борисовичем. В ней есть, по-моему, ответы на все вопросы. Должен признать, что после обращения к "Британике" я обычно оказывался в пролете.

— Тебя послушать — у вас была не камера, а английский клуб. Неужели ни разу даже в картишки не перекинулись?
— Какие карты?! В шахматы, в нарды ни разу не сыграли, хотя их можно было заказать в камеру. Михаил Борисович мне в первый же день сказал, что он — человек азартный, поэтому ни в какие игры в тюрьме играть не будет. Он, как я думаю, опасался провокаций со стороны администрации или других сидельцев — и правильно делал. В тюрьме же все хитрые, особенно те, кто большие срока поотсидел.

— Какой телевизор стоял у вас в камере?
— Не помню. На нем, кажется, и надписи-то не было. Какой-то российский — старый и совсем раздолбанный. Он остался в камере от предыдущих сидельцев. Управляться с ним мог только Михаил Борисович: он постоянно нажимал в нем какие-то кнопки, шевелил антенну-"усы" или менял ее на общую, пытаясь добиться более-менее сносного изображения. Получалось у него через раз. Я ему сколько раз говорил: "Че мы как допотопные сидим и ни фига не видим? Давайте телевизор новый закажем". Ну написали заявление, а толку что? Получилось, в общем, как с холодильником: в прокате нет, а с воли не положено.

— Что смотрели?
— Наш телевизор ловил всего три или четыре канала: первый, второй, НТВ, какой-то местный и спортивный. Спортом ни я, ни Михаил Борисович не интересовались. Развлекательные программы он тоже не любил — как начнется какое-нибудь шоу, сразу отворачивался и брал в руки книжку. А вот новостные программы мы оба смотрели от начала до конца по всем каналам. В выходные — обязательно итоговые. Особенно ему нравилась передача Владимира Соловьева "К барьеру". Я, бывало, скажу ему: "Сколько можно этого Соловьева смотреть? Давайте на другую программу переключим, там фильм хороший". Он мне: "Подожди, давай хотя бы посмотрим, кто сегодня к нему придет". Ну мы в итоге переключим на фильм. Но там тоже ничего нового: "мусора"-бандиты, бандиты-"мусора". Тоска, в общем, берет — складывается впечатление, что и на воле такая же жизнь, как у нас здесь.

— Из-за каналов не спорили?
— Да нет. Когда показывали хороший фильм, над которым подумать надо, вместе смотрели фильм. А когда боевики — я соглашался на Соловьева.

— А вообще конфликты были?
— Ссорились, но до выяснения отношений дело никогда не доходило. В такие моменты каждый из нас просто замыкался в себе — ложился на свое место и утыкался носом в книжку. В камере наступала абсолютная тишина дня на два-три, а потом восстанавливались прежние отношения.

— Ты, как я вижу, куришь. Ходорковский, насколько мне известно, бросил. Как решали болезненный в наше время вопрос с правами курящих и некурящих?
— Михаил Борисович относился к моему курению в камере спокойно. Возможно, дым его и раздражал, но внешне он этого никак не демонстрировал. Я же из уважения к нему старался курить возле открытого окошка.

ЕСЛИ НЕ ЗАМОЛКНЕМ, ВРЫВАЕТСЯ ОХРАНА
— Где лучше сиделось — в общей камере или на спецпродоле?
— Однозначно в общей. До перевода к Михаилу Борисовичу я мог пользоваться холодильником, смотреть большой современный телевизор. В общей камере почти у каждого зэка есть маникюрные ножницы и швейные иголки, хотя формально эти предметы запрещены как колюще-режущие. Попав на спецпродол, я сразу этого всего лишился. Да и вообще, в общей камере можно получить все, что душе угодно,— только деньги плати. Например, заказать себе на день рождения бутылку коньяка, шампанское, букет цветов, свидание с дамой. Коньяк обойдется по тройной цене, а двухчасовая встреча с зэчкой в следственном кабинете — в "полторушник".