Шоу не должно продолжаться

Текст: Святослав Касавченко

Припозднившиеся реликты типа «Эксперта» и его более человечного отпрыска «Русского репортера» ситуацию в печатных СМИ не меняют. В интернете журналистика еще встречается, но это скорее причуда, хобби немногих чудаков, чем мейнстрим. Телевидение же окончательно трансформировалось в шоу. Даже новостные блоки выстраиваются как шоу. Это может быть шоу глупости, алчности, ужасов, но все равно это будет шоу. А журналистики больше нет.

Умерла она от ненужности. За нее не платят, а бесплатно служат лишь сказочные рыцари и маргиналы, что, зачастую, одно и то же. Но журналист не может быть маргиналом. Не имеет права.

Деятельность журналиста по сути центрична. Он может иметь любые взгляды, но должен работать посередине, и это производственная необходимость.

Лишь находясь в центре, можно в равной мере контактировать со всеми, то есть – получать информацию. Не пресс-релизы, приглашения на брифинги и фуршеты-презентации, а именно информацию: мнения, суждения, оценки, проговорки, сплетни – все, что стоит дальнейшей проверки и осмысления.

Лишь находясь в центре можно оставаться для всех равно своим и чужим. Настолько своим, чтобы непринужденно поддержать беседу на профессиональном уровне или позвонить в любое время. Настолько чужим, чтобы собеседник не похлопывал по плечу: «…прошу, дружище, это не для печати!» Безусловно, это труднодостижимый идеал, но стремиться к нему важно. Опубликовав нечто, сказанное «не для печати», ты теряешь источник информации. Не опубликовав - теряешь саму информацию, то есть смысл своей работы. Значит, нужно держаться так, чтобы молчать не просили. То есть беречь и пестовать свою утомительную чуждость всем. Не нашим. Не вашим. Один на льдине. Противная роль.

Наконец, лишь держась центра, журналист способен сохранять разум. Репортерская работа требует высокого уровня эмпатии. Чтобы понять собеседника, осознать движущие им силы и импульсы, ты должен на какое-то время проникнуться собеседником. Встать на его место, думать как он, действовать как он. Даже если визави неприятен, даже если он омерзителен – журналист обязан попытаться понять его логику.

Находясь в центре, контактируя с разными людьми, ежедневно меняешь «шкуры», видишь мир с разных ракурсов глазами своих собеседников и, благодаря этому, можешь сохранить баланс реальности. Но стоит отдрейфовать в любую из сторон, и круг общения сменится, станет однородней, а «обзор» репортера сузится. Но беда не только в этом сужении. Хуже, что глядящий на мир глазами одинаковых собеседников репортер перестанет получать противоядие противоположных взглядов и иной логики. Так сбивается внутренняя шкала критичности, и ты превращаешься в пламенного борца, умирая как журналист.

Безусловно, все сказанное выше касается некоего идеального журналиста. Образа недостижимого, существующего лишь в мозгах никогда не работавших в газете преподавателей журфака и в романах Стига Ларссона.

На деле в любой редакции всегда не меньше четверти сотрудников-пеньков. Они работают, вовсе не включая мозг и не утруждая себя сопереживанием, по принципу – «и не такое г… проходило». Это бережет им нервы и силы. Мудрый редактор сбрасывает на подобных неизбежную убогую рутину.

Еще четверть редакции – «идейные». Они радостно прибиваются к какому-либо внятному лагерю: демократов или патриотов, либералов или государственников, экологов или верующих – и уже не столько пытаются понять других, сколько утверждают собственную правоту. Человеку естественно существовать в обществе. Быть в обществе, идеалы которого не разделяешь, некомфортно, а для тонких журналистских натур и вовсе невыносимо. Понимая эти тонкости, мудрый редактор не стремится исправить доставшихся ему «идейных» работников, но использует каждого там, где его убеждения меньше всего повредят объективности.

Еще четверть собратьев по перу окажутся циниками, готовыми с равной степенью убедительности писать о чем угодно, лишь бы за это платили. Стыд не дым, брань на вороте не виснет, а у всех кредиты или мечты об отпуске. Как правило, это очень мастеровитые и достаточно умные ребята, чтобы редактора сквозь пальцы смотрели на их моральную гуттаперчевость. Впрочем, у редакторов выбор невелик – претенденты на место, как правило, относятся к какой-то из трех перечисленных категорий. Шило на мыло менять – только время терять.

Так что на журналистов, стремящихся работать непредвзято, прикладывая усилия, и ценящих репутацию выше денег, остается от силы четверть редакции. Как правило, эта четверть находится в перманентном декрете или запое. Ибо первое в России поощряется, а второе не считается особым грехом для человека думающего.

Но и такой расклад по четвертям сегодня кажется мне утопией. Последняя четверть исчезает, потому что на ее труд нет спроса ни у читателя, ни у издателя, ни у самого журналиста.

Читатель, быть может, и хотел бы находить в газете журналистские расследования, подробные и живые репортажи с места событий, написанную доступным языком аналитику, только он за это не платит. Мощный контент не обеспечит ни всплеска продаж, ни роста подписки. Находя любой материал за пару кликов, читатель отвыкает платить за труд журналиста. А что дают бесплатно?

Журналист же (я имею в виду представителя четвертой мифической категории сотрудников редакции) рано или поздно задается другими вопросами.

Стоит ли тратить полгода на расследование, неделю на командировку или три дня на серию встреч с вечно занятыми экспертами, если это принесет столько же денег, сколько тридцатиминутное интервью с заезжей знаменитостью (плюс посещение концерта по контрамарке), или репортажик с двухчасового пресс-тура (плюс презент – футболка и блокнот от организаторов), или колонка колумниста обо всем и ни о чем?

Однажды он заметит: расследования не имеют смысла. Восхищаются читатели, поздравляют с творческим успехом коллеги, но отправленные в высокие кабинеты запросы возвращаются с отписками. Созданное с нарушениями ТСЖ продолжает работать, обирая своих членов, потому что изменить ситуацию может только общее собрание жильцов, которые, даже прочитав о себе в газете, не пытаются переизбрать вора-председателя, а негодуют: «Ну вы же газета – вы и помогите!» Бывшего милиционера, облапошившего трех человек до увольнения из органов и еще как минимум пятерых после, объявляют в розыск, но… не могут найти, хотя потерпевшие его регулярно встречают. А прокуроры, следователи и дознаватели, разваливавшие уголовные дела против этого хитреца продолжают работать на своих местах. Одна радость – дела возобновлены. Но если знать, что по этой статье они могут быть закрыты за сроком давности, это тоже не сочтешь успехом.

Однажды репортер узнает, что крупные западные концерны, всякие «Сименсы» с «Мерседесами», отзывают из России своих представителей – за то, что те давали тут взятки. И даже поименно называют российских чиновников, которые вели эти проблемные контракты. Но наше правосудие не спешит брать предполагаемых откатчиков за жабры.

Когда понимаешь, что правоохранительная машина включается решением сверху, но не заявлением гражданина либо СМИ, иллюзии утрачиваются.

Журналист умирает. Народившийся сотрудник СМИ начинает работать на себя и/или на учредителя.

Если учредитель рассматривает СМИ как бизнес, в издании многократно увеличивается процент циников. Успешных, продвинутых, с широкими взглядами. Суперпрофессионалов, не доверяющих никому и расценивающих ложь как один из простейших способов достижения цели.

По этой причине я не могу смотреть НТВ. Да и не только НТВ.

Если учредитель рассматривает СМИ как инструмент влияния, растет сегмент «идейных». Причем опыленных какой-то одной, разделяемой учредителем идеей. Это отдаляет издание от объективности, структурируя его как секту. А в секте уже нет места профессиональному мастерству. Есть только вера в непогрешимость чего-либо.

Знаете, почему я не смотрю канал «Дождь»? Потому что посмотрел пять разных интервью с интересными мне людьми, и ни один из проводивших их корреспондентов не спрашивал, но все утверждали, не слыша собеседников. А ведь мне интересны не мнения этих сопляков с апломбом, но мнения их гостей мирового уровня.

При этом обе вышеприведенные модели СМИ подменяют журналистику пропагандой. И без разницы, какие ценности пропагандируются. Без разницы, на каком топливе – деньгах, убеждениях, праведном гневе – работают сотрудники. Результат одинаков – потоки пропаганды и подтасовка фактов.

То, что сегодня подается в СМИ под видом журналистского расследования, как правило, является всего лишь легализацией слива компромата. И «профессионализм» журналиста тут проявляется не в поиске, осмыслении и полном раскрытии информации, а в сокрытии источника и выведении его за пределы статьи, если его роль в конфликте так же неблаговидна.

Это не журналистика. И даже не донос. Это просто казус белли.

Вы заметили, что и «либералы» и «государственники» одинаково охотно применяют относительно сотрудников СМИ, отстаивающих противоположные ценности, термин «пропагандон»?

Но это и есть констатация факта. Журналистика, как поиск правды, умерла. Восторжествовала пропаганда – утверждение своей личной правды.

Журналист из инструмента поиска, систематизации и изложения информации трансформировался в шоумена, судью или гуру, присвоив право на истину с помощью простейшей формулировки: «Ну мы же отлично понимаем!..»

Утомительная журналистика факта превратилась в обаятельную «журналистику» ощущений, опасений и личных комплексов автора. В колумнистику.

То, что я написал эту, посвященную журналистике, заметку в формате авторской колонки, еще раз подтверждает тезис. Журналистика умерла.

Осталась пропаганда и социальные сети. Такие же яркие, хлесткие и правдивые, как сплетни с базарной площади.