Слияние раздвоенной личности

Предисловие от Виталия Челышева: Это письмо с конкретными ситуациями, именами и фамилиями, с точным названием региона, с названиями редакций и т.д. поступило ко мне 2,5 года назад. Мы переписывались с Анной Безлица (псевдоним). В один из её коротких приездов в Москву даже встретились. Она ждала совета. А совет нужен был простой: изменить ей кардинально жизнь с «лёгкой», но мучительной, на трудную, но радостную. Она попросила не публиковать материал (эмбарго) до принятия ею решения. Она и сегодня публикует письмо с опаской: не повредит ли оно кому-то. Я сделаю всё, чтобы автора не угадали (она убеждена, что всё равно угадают, но не докажут).

Текст: Анна Безлица

Поступала на журфак в главный краевой вуз. На вступительном экзамене писали сочинение на тему «Внутренний цензор журналиста». Меня приняли. Пять лет преподаватели твердили о том, что основная обязанность журналиста – писать правду. Сокурсники, как и я, переглядывались: мы ведь всё поняли, зачем повторять? Окончила университет с красным дипломом и севшим зрением. Была возможность переехать в Москву или заграницу. Не захотела. Две недели ходила на собеседования в поисках работы по специальности. И вдруг поняла, что в моём городе есть всего два медиа-холдинга, борющихся за региональные вкладки федеральных газет.

За одним – торговая корпорация, мало интересующаяся контентом своих СМИ (там любовь, секс, дача и развлечения). Вторая же присосалась к государственным дотациям, ей тепло и сладко. Была частная газета с приложениями, загнулась (главред сел за рэкет). Ещё – буклетная рассылка, однодневный глянец.

Оказалось, что пороги всех «сытых» СМИ я переступала ещё в студенчестве, с кем-то даже подружилась, но нигде не задержалась. А издание (не гретое, но вечно огретое властью), где мне было свободно и комфортно, оказалось оппозиционным и единственным независимым, открытым всем ветрам.

Газета 14 лет прожила без кривляния, без смены учредителя, редактора и генерального директора в одном лице. Лидер интернет-тиража. Каждый журналист – публицист и воспринимается как общественный деятель. А коллектив крошечный. Отписаться в номер – самое простое и лёгкое. Борьба за отставку негодяев – самое трудное и даже опасное. Местные типографии, сети распространения, рекламодатели – это не для нас (всё перекрыто). Да, я пошла туда! Да! Все наши попытки попасть на официальные мероприятия органов власти заканчивались на постах охраны.

Аккредитация есть, но в списках нет, до свиданья! На информационные запросы приходили отписки, а иногда клерки и вовсе издевательски буква в букву переписывали вопросы, меняя вопросительные знаки на конце предложения на точки – ответ готов. Секретарши чиновные бросали трубки, сами чиновники при случайных встречах, услышав название газеты, ныряли в вороты рубах. Попадаю в кабинет директора зоопарка, продавшего трёх медведей в Китай. Он слышит имя издания – и … сбегает из кабинета, оставив меня наедине с попугаем.

За полгода работы в этой газете после фотосессии губернаторского особняка нам в редакции побили окна, в неосвещённом подъезде избили редактора, в тёмной вселенной интернета – сплошные DDoS атаки нашего сайта. В день выпуска газеты рубят телефонные линии (отключая заодно жилой дом).

Скоро выборы? Пожарные без оснований опечатывают редакцию, а когда мы открыты, топтуны специально фотографируют всех входящих и выходящих. Талантливые пиарщики порочат редакцию через анонимный сайт, на главную площадь везут заключённых, которые митингуют с плакатами, порочащими наших журналистов. Домашние, сотовые и рабочие телефоны сотрудников газеты прослушиваются, мониторится электронная почта. На согласованных публичных акциях протеста нас избивали старухи в норковых шубах с флагами доминирующей партии в руках, люди в форме без оснований толкали в бобик. Половину своего рабочего времени главный редактор вынужден проводить в судах. Большинство судов он … выигрывает.

Однажды домой ко мне пришли люди. Не представились, открытым текстом предложили «сотрудничество». Мы тебе – деньги («в газете мало платят»), «продвижение по службе в пределах России», «предоставление любой информации срочно, по первому требованию» и «всё между нами», если что, «телефон прослушивается, за почтой наблюдают». Взамен просили «барабанить». Беседу я сумела записать на диктофон, запись прослушали с главредом, и он тут же по голосу опознал сотрудника ФСБ.

СМИ в нашем регионе приглажены и причёсаны, когда-то нас зачислили даже в зону бесконфликтности. Только вот наша газета, едва сводившая концы с концами, искрила. В тяжелых условиях она не отступала от своих целей. Зато отношение читателей было самой большой наградой. Нас любили, нас благодарили, к нам приходили за помощью, мы были нужны, и на этом фоне все трудности казались не настолько трудными, чтобы не работать для этих людей. И люди, которым мы помогли, становились нашими добровольными и верными корреспондентами.

Однажды собирала информацию по телефону, и мой собеседник – депутат и, по совместительству, главред самой поддерживаемой властями газеты, по сути – губернского рупора – вдруг говорит низким голосом: «Я всё знаю, что вокруг вас происходит, но тебе ничего не скажу. Ты лучше приходи ко мне. Разговор есть»… И вот разговариваем…

– Жалко мне тебя, – говорит редактор-депутат. – Если там задержишься, тебя ж потом на хорошую работу никто не возьмет. Будущего у газеты, где ты сейчас пчёлствуешь, нет. Ты же прекрасно знаешь, свободных СМИ не существует, как и вечного энтузиазма. На работе надо получать зарплату, а не жертвовать свои недоплаченные гонорары на фонд поддержки редакции.

Переманивает. Прекрасно понимает, что нас читают, оттого что мы просто хорошо, ясно и профессионально работаем и пишем. Материалы мои из «неперспективной газеты» помнит, пересказывает, цитирует, говорит о деталях. Да, зовёт. Условие одно: «Завязать с ними навсегда! Оставить дурь. Псевдонимы не прокатят». Вышла я из дорого обставленного кабинета. Волосы рукой взъерошила. Внутри ухмыльнулась. И на каблучках по лестнице вниз, к двери. А через пару месяцев в моем дневничке появилась запись (неровным почерком, строка наезжает на строку):

«Журналистика в истинном понимании в наше время – роскошь, дорогое удовольствие. Об этом сегодня мне сказали мои старые зимние сапоги. Нет ни времени, ни денег, чтобы заменить их. А если были бы и время, и деньги, то подбирая себе новую обувь в магазине, я бы всё равно думала не о сапогах. Я думала бы о том, почему все правоохранители закрывают глаза на то, что последний завод в городе продают по частям – ради откатов. Или почему подкуп избирателей обошелся главе администрации в 2000 руб. штрафа. Или о чем-то еще, но не о сапогах…

О том, что журналистика в наше время – лишь хобби, говорит тот факт, что я пишу этот «этюд» в полной темноте, на ощупь, чтоб не разбудить соседку (она тоже журналист, уже несколько ночей толком не спала), мы с ней напополам снимаем комнату. И еще: я уже дважды поднималась среди ночи, чтоб дописать «этюд». Это ненормально».

Сейчас многие коллеги содрогнутся и закидают меня помидорами. Вернулась я каблучками вверх по лестнице в дорого обставленный кабинет. И волосы заплела. Дорогая мне редакция с пониманием отнеслась к уходу: «Зовут, надо идти». Я даже забегала к ним иногда на чай.

И попала я на бал, главред свои колонки читает в день выпуска. Директор по развитию (в прошлом – пресс-секретарь на заводе) орёт на журналистов. На годовой планерке печально вздыхает мощный рекламный отдел: «На выборах мы мало срубим. Все площади отданы под агитку». В друзьях редакции – министры, чиновники, директора. В коллективе – перепалки, грызня за полосы, а летучки – поливание друг друга грязью. Никто не говорит, все и так знают: дело журналиста – ублажать, услаждать и облизывать власть.

Корпоративный стиль – друг в друга брызнуть ядом. Две стареющие склочницы, зарабатывающие на хлеб насущный рекламой, усаживают меня перед собой лишь для того, чтобы сообщить о никчемности моих текстов. Чисто по-человечески здесь никому друг до друга дела нет. Но! Оклад, айфон-диктофон, распростёртые объятия чиновников и никаких больше пинаний и тормозов. Сразу же попадаю в губернаторский пул.

Предвыборная кампания. Едем мы с пулом на мерсе освящать (не освещать же) «рабочее совещание» губернатора с главами сельских поселений. Это официально. После двух приветственных слов в адрес «членов сего высоко собрания» – приказ: операторам выйти, журналистам отключить диктофоны и фотоаппараты, убрать их в сумки. Началось главное. По очереди подымают глав администраций, директоров школ, главврачей, руководителей заводов, председателей колхозов, прочих «ответственных лиц» и персонально отчитывают каждого.

Позор! Жалкие 55% за ЕР! «Недообъяснили бессознательным подопечным», почему нельзя «дарить» 45% голосов вражеским партиям! Ответственные лица виновато упираются подбородками в грудь. «И потому…» Все замирают и потеют в духоте при закрытых форточках (чтоб враги не проникли): «Построить вам школу в этом году хотел. Обойдётесь. Реабилитируетесь в марте, тогда посмотрим, может, передумаю».

Но! Командировки по всей стране, знакомства с важными шишками, совместная работа с коллегами из федеральных каналов. И вот я там же, и выполняю идиотские задачи: облизала губернатора, полпреда, зампреда правительства. Язык устал. Возвращаюсь из командировки губернаторским самолётом, чокаюсь с губером за его здоровье. И он вспоминает, что знал меня ещё ребёнком. И параллельно думаю: опубликуй одну лишь диктофонную запись с «рабочего совещания с главами поселений» – и скандал, и лечу я из газеты головой вниз по лестнице.

Но публикации нет. Зато по поручению редакций (в приказном порядке: «сидеть с умным видом и ничего не делать») журналисты избранных СМИ отбывают на судебное заседание: два депутата, замесившие в начале нулевых общее дело миллионов на 40 и теперь желают порвать друг друга в клочья (спихивают долги, прячут печать). Кому-то из них понадобилось «присутствие прессы». После окончания заседания руководитель отдела новостей собирает всех в холле суда и говорит, что публиковать ничего не будем, подойдите, распишитесь за полученную сумму. Как за что? За потраченное время.

Я старалась забыть себя саму, променявшую свободу на оклад, реальный отпуск, соцгарантии. Каждый новый материал часами выдавливала и ни в одно своё слово не верила, уставая именно от этого, будто все 20% госдотаций одна отрабатывала. Я поняла систему: «Этот журналист сломался, несите другого».

В общем, не выдержала я, нарушила условия негласного контракта, «завела тайного любовника» – прежнюю мою газету. Каждый раз, переступая её порог, внутри улыбалось – сколько волка ни корми… Днем – льстивая липа «в правильной газете», ночью – покаяние псевдонимное для газеты любимой. Раздвоение личности у меня было… Редакции-то через дорогу…

Однажды опрашивала людей на улице для официоза – газеты «А». Вдруг два старичка на меня идейно накидываются: «Вы для «А» пишите?! Сейчас же никто «А» не читает. Вы «Б» гляньте. Там сейчас вся жизнь, вся борьба!» Радостно расплываюсь в улыбке, так и хочется потрепать их по изношенному пальто в том месте, куда раньше молодое широкое плечо упиралось. А спустя несколько недель вижу морщинистое лицо одного из них на первой полосе моей газеты «Б» – пришёл на митинг, в первых рядах был, с плакатом стоит… Жив дед! А, значит, и мы должны.

НОВОЕ ПИСЬМО
Виталий Алексеевич! Вы же всё про меня знаете. Трудовую книжку из нелюбимой редакции я окончательно забрала, отработав на нее год, два месяца и 9 дней. Вернулась в родной дом – в родную редакцию. Опять захлопываются двери перед носом, опять бег с барьерами. Раздвоение личности завершено. Я слилась сама с собой. Возможно, меня узнают. Поставьте псевдоним, какой захотите. Я бы и под своим именем это опубликовала, просто боюсь навредить кому-нибудь по дороге. Да и не думаю, что я одна такая в нашей большой стране.