Страшный сон про роддом

Говорят, что врач – это тот человек, который нас встречает и провожает на этом свете. Хотелось бы, конечно, чтобы встречали с улыбкой и радостью: ведь от того, насколько ждут и любят еще не рождённого малыша, подчас зависит его судьба. Но в жизни так не всегда бывает, и потому своё пребывание в роддоме я до сих пор считаю страшным сном...

Впрочем, об этом меня предупреждали с детства. Сдавала ли я кровь из пальца, вскрывали ли мне фурункул, любой доктор, видя мой панический страх перед болью, обязательно говорил: «Как же ты рожать будешь?». «Буду, как все рожают, – огрызалась я, – беременной на всю жизнь не останусь».

Но забеременеть оказалось не так-то легко. Сначала выкидыш с кучей осложнений, потом полное бесплодие и бесполезное хождение по кабинетам с целью выявить причину.

Наконец-то, семь лет спустя, – долгожданная беременность. Страх потерять ребенка был настолько сильным, что я готова была все девять месяцев провести «под колпаком» или, на крайний случай, в особо критические периоды находиться под наблюдением врачей. В один из таких дней ко мне во время утреннего обхода обратилась добрая тётенька в белом халате и «утешила»: «Ничего, если этого не сохраним, другого уж точно выносим».

После этого ревела я целый день у окна в коридоре, и капли дождя, попадающие в открытую форточку, смешивались со слезами. А утром у меня отнялась спина. Я бросилась к дежурной медсестре с вопросом: «Что это – на нервной почве или простудилась возле открытого окна». Не отрываясь от записей, которые она делала в журнале, девушка сообщила, что, скорее всего, симптомы напоминают угрозу выкидыша. Спасибо на добром слове, привычно подумала я и отправилась в палату лежать ногами кверху.

Так и лежала, надеясь уже только на себя. Когда за пару месяцев до родов лежать стало невмоготу от постоянной, раскалывающей голову на части, боли, пошла к участковому врачу. Она будто впервые, хотя я регулярно приходила на прием, увидела на мне очки и отправила на консультацию к невропатологу. Та всплеснула руками: «С такой степенью близорукости самой рожать нельзя! Кровоизлияние в мозг неизбежно».

Начались споры с гинекологами, которые наотрез отказывались делать кесарево сечение и утверждали, что роды пройдут вполне успешно, правда, при помощи щипцов. Спасибо, на «щипцовых» детей я насмотрелась, проходя практику во вспомогательной школе!

Моего мнения в данном вопросе никто не спрашивал. И точку в споре поставил малыш. Взвесив, что из двух зол – его травма при щипцовании и кровоизлияние в мозг у мамы – выбирать нечего, он решил поступить по-своему и появиться на свет раньше времени.

Схватки начались за месяц до срока. Нас привезли в роддом на «скорой помощи» около восьми утра, когда была пересменка, и мы стали свидетелями того, как спорили ночная и дневная смена, кому нами заниматься. Заниматься не хотел никто, но роды – это такой процесс, который отложить на потом невозможно, и с недовольным видом меня наконец-то поместили в палату.

Целый день я находилась там, то изнемогая от боли, то проваливаясь в минутный сон. Когда выползла в коридор с целью наведаться в туалет, меня остановили грозным окриком: «Смотри, не вздумай там родить». И я поняла, что про мои проблемы со зрением, что рекомендация невропатолога в больничной книжке «исключить потужной период», никому здесь не известны. Зачем же тогда я ежемесячно показывалась специалистам, сдавала анализы, если это никому не надо?

Пришлось надеяться только на себя и вопить из палаты, не переставая: «Ой, рожаю уже, рожаю!» А то вдруг забудут? Забыть не забыли, но от моего пребывания здесь восторга не испытывали, тем более что появиться на свет малыш решил опять же в пересменку. Дневная смена уже собиралась домой и возиться с такой проблемной роженицей как я, им было ни к чему. Заступающая же смена считала, что коллеги просто скинули на них часть своей, невыполненной работы.

В общем, на фоне этого всеобщего недовольства я и родила своего мальчика. Это было такое счастье – увидеть его крохотное голое тельце и сдвинутые домиком брови. «Самый красивый мальчик в мире!» – подумала я, погружаясь в сон, и тут же услышала равнодушный голос: «А недоноска куда?» Словно по щеке ударили…

Мальчика унесли неведомо куда, а мне в палату на утреннее кормление принесли девочку. Перепутали просто. Но вскоре разобрались, и ребенка вернули к маме. Что происходило с моим сыном, никто не говорил. Каждый день приходилось караулить врача в коридоре, чтобы узнать, жив или нет, как себя чувствует, сам ли кушает. Приходилось со слезами на глазах вечерами уговаривать медсестру, чтобы пустила меня к маленькому или принесла в палату на него посмотреть.

Это так страшно, когда всем женщинам в палате приносят их малюток на кормление, а ты даже не знаешь, что с твоим сыном. Стоишь в коридоре и ждешь, когда детей увезут, чтобы вернуться на свое место и не травить душу. Я понимаю, врачи боролись за жизнь моего сына. Большое спасибо им за это! Но неужели нельзя было предусмотреть в графике дежурного врача встречи со мной и с женщинами, оказавшимися в такой же ситуации? Неужели нельзя было предоставить мне возможность видеть сына и кормить его моим молоком, а не тем, что насобирали по палатам? Наверное, нет. Потому что там, где царит равнодушие, о таких мелочах не думают.

Очень хочется верить, что сейчас в березниковском роддоме, красиво расписанном в газетах и хорошо отремонтированном внутри, изменилось самое главное – отношение к людям. Что там появилась наконец-то человечность, такая важная и такая необходимая малютке, который только что появился на свет. Он должен чувствовать, что приходит в мир, где ему рады и где его ждут, несмотря на конец смены. Он должен знать, что нужен здесь, как самая большая ценность.

Текст: Екатерина Мамаева, Новая газета-1
Фото из архива