Кто виноват?

Читая «200 лет вместе» Александра Солженицына, удивляешься огромному количеству материалов по еврейскому вопросу, цитируемых в книге. От внимания пытливого автора не ускользнули ни публицистика, ни еврейские энциклопедии, ни высказывания различных деятелей, включая даже монархов, ни правительственные постановления и законы, почти всегда направленные на улучшение условий жизни евреев, но редко встречающие благодарный отклик и энтузиазм с их стороны. Однако официальная информация не всегда надежна, газеты и деятели бывают необъективны. Они могут искажать истину, искренне ошибаться или заведомо лгать исходя из «партийных» интересов, а законы и постановления часто не выполняются или служат фасадом, который должен прикрывать малопривлекательную действительность.

Что сказал бы Александр Исаевич, если бы для изучения нашей эпохи потомкам оставить лишь официальные документы, газетные статьи и текст сталинской Конституции? Разобраться в этой сложной проблеме – дело историка. Но мы истории не пишем, а просто хотим предложить еще один источник, из которого, как нам кажется, можно почерпнуть интересную и, главное, достоверную информацию о положении евреев в Российской империи в XIX веке.

Как справедливо отметил Белинский, русская литература критического реализма изображает «типические характеры в типических обстоятельствах», и, несмотря на то что евреи присутствуют в ней крайне редко и лишь эпизодически (за исключением, может быть, гоголевского Янкеля из «Тараса Бульбы». Но Янкель, скорее, фольклорный, взятый из украинских народных спектаклей-«вертепов» персонаж этого подражания «Илиаде» на украинской почве), отношение к ним коренного населения отражено достаточно ярко. Поэтому обратимся к классикам.

ПУШКИН. О ГУСАРСКОМ ДОСУГЕ
Ротмистр гусарского полка Зурин берется обучить молодого Гринева игре на бильярде. «Это, – говорит он, – необходимо для нашего брата служивого. В походе, например, придешь в местечко – чем прикажешь заняться? Ведь не все же бить жидов». Замечание, сделанное с такой непринужденностью и наивной уверенностью, по-видимому, не должно вызывать возражений у собеседника. Судя по тону, с каким это было сказано, да и по контексту (Зурин – бравый гусар; Пушкин описывает его с несомненной симпатией, хотя и не без юмора), регулярное избиение жидов не было чем-то предосудительным и наказуемым, но привычным развлечением наряду с игрой на бильярде. Очевидно, подобное гусарство и молодечество считалось в порядке вещей. Подтверждение такому заключению находим у Гоголя, который сообщает, что Иван Федорович Шпонька вступил на службу в пехотный полк, который «...не уступал иным и кавалерийским. Большая часть офицеров пила выморозки и умела таскать жидов за пейсики не хуже гусаров». Очевидно погромы были не из ряда вон выходящим событием, но «типическим» явлением российской действительности, а если военные «били жидов» в виде развлечения или просто от скуки, то у простого народа, как мы увидим ниже, был помимо этого и иной повод.

ТУРГЕНЕВ. РАСПРАВЫ И ЖАЛОБЫ
Разорившийся помещик Чертопханов проезжает верхом по деревне и слышит «мужичий гам и крик толпы возле кабака. Посреди этой толпы на одном и том же месте беспрестанно поднимались и опускались дюжие руки». Чертопханов любопытствует, что там происходит, и получает от близстоящей крестьянки следующее разъяснение:

«...Слышно наши жида бьют». – «...Как бьют? за что?» – «А не знаю, батюшка. Стало, за дело. Да и как не бить? Ведь он, батюшка, Христа распял!»

Снова та же наивная уверенность: «Да и как не бить?» Чертопханов спасает жида, которого, кстати, обвиняют заодно и в том, что он морит лошадей, после чего между ним и крестьянами происходит следующий диалог:

«– Я помещик Пантелей Чертопханов, живу в сельце Бессонове, ну и, значит, жалуйтесь на меня, когда заблагорассудится, да и на жида кстати!
– Зачем жаловаться? – проговорил с низким поклоном седобородый степенный мужик, ни дать ни взять древний патриарх (Жида он, впрочем, тузил (здесь и далее выделено мной. – Г.Б.) не хуже других.)
– Зачем жаловаться! – подхватили другие. – А с нехриста того мы свое возьмем! Он от нас не уйдет! Мы его, значит, как зайца в поле».

Над сценой витает добродушный тургеневский юмор. Пожалуй, симпатии автора не на стороне жертвы. Интересно, что у крестьян есть возможность куда-то жаловаться. Мысль о такой возможности для еврея, которого как-никак избили и очевидно убили бы, не подоспей Чертопханов, даже не возникает ни у него самого, ни у других участников происшествия. Как видим, «били» не только гусары, но «тузил» и простой люд, носитель «великой сермяжной правды» и даже почему-то «богоносец», как утверждал Достоевский (см. «Бесы»), тем более что следовать установившейся традиции насилия по отношению к еврейскому населению можно было, не опасаясь карающей руки правосудия.

Приведем еще одну выдержку из того же рассказа Тургенева. В благодарность за спасение еврей приводит Чертопханову породистого коня и продает за бесценок.

«Чертопханов все не мог решиться поднять глаза. Никогда так сильно в нем не страдала гордость. – Явно, что подарок, – думалось ему, – из благодарности, черт, подносит. И обнял бы он этого жида, и побил бы его...

– Васе благородие, – начал жид, приободрившись и осклабясь, – надо бы по русскому обычаю, из полы в полу...
– Вот еще что вздумал? Еврей... а русские обычаи!..

...Чертопханов взобрался было на крыльцо, но круто повернул на каблуках и, подбежав к жиду, крепко стиснул ему руку. Тот наклонился и губы уже протянул, но Чертопханов отскочил назад и, промолвив вполголоса: «Никому не сказывай!», – исчез за дверью». Видимо, и пожать руку еврею было позорно и следовало хранить в тайне, раз уж грех случился. Вряд ли здесь приводятся единичные, ничего не значащие случаи, а не «типические обстоятельства», в которых живут «типические характеры».

Но неприязнь к евреям не была монополией простого люда. Часто ее разделяли люди образованные и даже выдающиеся, цвет и сливки русской культуры. В «Набросках» к предисловию Пушкина к «Борису Годунову» читаем следующие строки, посвященные Марине Мнишек: «...у нее была только одна страсть – честолюбие, но до такой степени сильное, бешеное, что трудно себе представить. Посмотрите, как она, отведав царской власти, опьяненная призраком, отдается одному проходимцу за другим, разделяя то отвратительное ложе еврея, то палатку казака...»

Интеллигентному и остроумному Алексею Константиновичу Толстому приписываются следующие весьма нескладные строки: «За двести мильонов Россия/ Жидами на откуп взята –/ За тридцать серебряных денег/ Они же купили Христа».

Как правило, в русской литературе XIX века евреи играют лишь пассивную роль. Их презирают, они жертвы, но сочувствия не вызывают. Авторы спокойно, мимоходом констатируют эту традицию как нечто естественное, нормальное, привычное, обыденное, не нуждающееся в объяснениях или оправданиях – ситуация, ставшая со временем неприемлемой, поскольку людям в отличие от животных свойственно искать оправдания и рациональные объяснения своих поступков или по крайней мере их придумывать. Человеческое состояние накладывает свои обязанности.

ДОСТОЕВСКИЙ. ИУДИНО ПРОКЛЯТИЕ
Достоевский посвятил непосредственно еврейскому вопросу вторую главу «Дневника писателя» за март 1877 года. Из нее мы узнаем, что, с одной стороны, евреям в России не так уж плохо: «...русский мужик, да и вообще русский простолюдин несет тягостей чуть ли не больше еврея» и что «...тогда двадцать три миллиона «русской трудящейся массы» терпели от крепостного состояния, что уж, конечно, было потяжелее «выбора местожительства». По-видимому, Достоевский считает, что в условиях крепостной России евреям сам Бог велел помалкивать. С другой же стороны, евреи и не заслуживают лучшего отношения, будучи отъявленными эксплуататорами и кровососами (также и в прямом смысле). Так, например, в «Братьях Карамазовых» девушка-подросток Лиза ведет следующий диалог с Алешей Карамазовым – носителем христианского идеала по Достоевскому: «Алеша, правда ли что жиды на пасху детей крадут и режут?» – «Не знаю». – «Вот у меня одна книга, я читала про какой-то где-то суд, и что жид четырехлетнему мальчику пальчики обрезал на обеих ручках, а потом распял на стене, прибил гвоздями и распял, а потом на суде сказал, что мальчик умер скоро, через четыре часа... Говорит, все стонал, а тот все стоял и на него любовался».