Быль о Лёньке: из чекистов в бандиты

Во Франции – Арсен Люпен, в Англии – Джек-потрошитель, а у нас в России – Лёнька Пантелеев является, пожалуй, самой харизматической фигурой уголовного мира. Про него написано много книг и снято фильмов, в том числе популярная киноэпопея «Рожденная революцией», создатели которой, кстати, даже не поменяли, как это принято, имя и фамилию главного злодея. Прочитав очередную публикацию о Лёньке Пантелееве (куда там до него всяким "япончикам" , "якутенкам" и прочим одиозам современного криминалитета! – прим. авт.) и узнав из нее, что будущий Лёнька Фартовый во время гражданской войны служил в Псковской губчека, я совершенно наугад спросил свою родную бабушку Клаву - коренную псковитянку, не помнит ли она случайно такого бандита Пантелеева? И - на тебе, вот она репортерская удача: "Конечно, помню! Только бандитом он тогда не был и фамилию носил менее звучную - Пантелкин.

Лёнька жил по соседству с нашей семьей в железнодорожном квартале Пскова. Было в нем что-то бесшабашное, романтическое и трагическое одновременно. Впрочем, как и многое в том тяжелом времени: война, разруха, голод, белые, красные, немцы, Юденич, банды Булак-Балаховича... Я только через много лет узнала, что Лёнька стал кровавым и опасным преступником, однако не скажу, что сильно этому удивилась." Из страшного криминального настоящего бабушкин рассказ словно перенес меня в не менее страшное уголовное прошлое, в 20-е годы, крест-накрест перечеркнутые острой "финкой" Лёньки Фартового.

ЛЁНЬКИНЫ УНИВЕРСИТЕТЫ
Лёнька Пантелкин родился в бедной крестьянской семье, вынужденной переехать из родной деревни в город в поисках лучшей доли. Поэтому ему уже в "сопляческом" возрасте пришлось идти зарабатывать на хлеб насущный - в типографию. Там Лёнька пристрастился к чтению, и особенно к историям о невероятных похождениях ловких американских сыщиков Ника Картера и Ната Пинкертона, отважно преследовавших дерзких, коварных и вооруженных до зубов преступников. Стремительные погони, нью-йоркские небоскребы, потрясающая воображение одним своим названием загадочная тюрьма Синг-Синг (построенная, кстати, по одному проекту с "Крестами", из которых через несколько лет Пантелееву посчастливится бежать! – прим. авт.), электрические стулья - вся эта круговерть до жути привлекала юного читателя, тем более что он мог наслаждаться этими книгами совершенно бесплатно.

Почитывал Лёнечка и рассказы о приключениях великого русского сыщика Ивана Путилина. Конечно, он догадывался, что реальному Путилину, несколько лет заведовавшему сыскной полицией Питера, на самом деле вряд ли довелось раскрыть так много головоломных преступлений. Лёнька тогда еще не был вхож в воровской мир, хотя водил знакомства с несколькими приблатненными "вьюношами", однако по их манерам он понимал, что взаправдашний преступный промысел был куда менее искусен, романтичен и прибылен, нежели его описания в романах. Да и противостоявшие ему блюстители порядка, судя по местным городовым и околоточным, мягко говоря, не производили впечатления неподкупных и энергичных борцов с преступностью. Скорее, подальше следовало держаться от них самих!..

Тогда, в юные годы, Пантелкин-Пантелеев еще не мог окончательно выбрать, что же все-таки привлекательнее: романтический ореол хитрого и смелого преступника или его прямой антипод - пытливого и дотошного сыщика. Но его интерес к беспокойной жизни определился точно. Тем более, неминуемо подступало подходящее для такого образа жизни смутное время...

В КРАСНУЮ АРМИЮ
Буйная, хмельная, абсурдная и в то же время замечательная пора, наступившая в России в 1917 году, произвела на 15-летнего паренька двоякое впечатление. С одной стороны Лёньке было глубоко наплевать на политические дрязги, и все эти события – «красные-зеленые-золотопогонные» - при всем их драматизме не выбивают его из привычной жизненной колеи. С другой - революция совершалась для него, для Лёньки - бедного, голодавшего, почти беспризорного пацана, и она давала ему неплохой шанс выбиться, наконец, в люди и осуществить детские мечты. Так что Лёнька не мог остаться в стороне. Сначала он идет в Красную гвардию, сражается с юнкерами и "контриками".

В начале 1918-го Лёньку вместе с такими же необученными и необстрелянными солдатиками бросают на оборону Петрограда от наступавших немцев. На немецком фронте Пантелеев впервые убил человека. Тогда у него не было времени, чтобы замереть и осмыслить произошедшее, потому что нужно было дальше стрелять, отступая под натиском солдат со смешными островерхими касками на головах. Время появилось в плену, куда по неопытности угодил Лёнька, там он и подумал, что убивать не так уж и страшно. Первый свой побег Пантелеев осуществил тоже из немецкого плена: не проявлявшие особого рвения к службе и злобы к русским охранники (то был еще не 1941-й!) не углядели за юрким 16-летним подростком в кургузой солдатской шинели.

Кстати, бежал Лёнька в паре со своим будущим подельником Митькой Картавым, с которым судьба сведет его много позднее в питерских блатных трущобах. А пока, на пути к своим, пацан под пристальным взглядом бывалого товарища поневоле приобщался к воровскому ремеслу - кражам на базарах, утаскиваниям чемоданов с поездов, легким "гоп-стопам". Может быть, если бы Лёнька и Митька не выбрались к красным, то так и продолжали бы мытарить по российским городам и весям, а то и примкнули бы к какой-нибудь банде и сгинули бы со временем, нарвавшись на шальную белогвардейскую или красноармейскую пулю. Но... Лёнька остался тянуть военную лямку в Красной армии, а Картавый подался на воровской промысел в Питер.

НА СЛУЖБЕ В ЧК
Летом 1918-го Пантелеев был переведен в отряд ЧК - ударную часть особого назначения. Перед этим дотошные чекисты скрупулезно проверили все факты короткой Лёнькиной биографии, в которой можно было выделить только "его безусловное пролетарское происхождение и опыт борьбы с "контрой". Кадровое решение, круто изменившее Лёнькину судьбу, пришлось на введение в Советской России "продразверстки". Этим "промыслом" занимались комитеты бедноты, подчистую изымавшие «излишки» продуктов у более зажиточных односельчан и кулаков-мироедов, и продотряды из городских пролетариев, рисковавших жизнями на заготовке зерна и мяса для голодающих промышленных центров.

Такая политика встречала серьезное сопротивление. Селяне - в большинстве недавние фронтовики, вдосталь хлебнувшие за три военных года крови и жестокости, сражались за свой хлеб зло и умело. Те продотрядовцы и комбедовцы, которым они на ночлеге перерезали глотки или проламывали черепа колунами, умирали еще легко! Чаще всего продотрядовцев сжигали живьем или садили на вилы, хотя и подобная участь считалась легкой в сравнении с муками бойцов, попавших в руки местных "сил самообороны", а попросту - банд, куда шли люди, всерьез обиженные новыми властями, не ждавшие и не просившие у них пощады. Если их волчьи тропы пересекались с маршрутами продотрядовцев, тем оставалось уповать на быструю смерть от пули или петли как на особую милость.

За время службы в ЧК Лёнька насмотрелся на изуродованные трупы пролетариев, которых еще живыми прибивали гвоздями к воротам пустых хлебных амбаров, бросали в грязь с распоротыми животами, набитыми отборной ядреной пшеницей, а то и просто закапывали живьем в топкую псковскую землю. Естественно, подобные жестокости даже в то кровавое время не могли остаться незамеченными и неоплаченными. Роль карающего меча как раз и выполнял Лёнька Пантелеев вместе со своими товарищами-чекистами. Чекисты не только истребляли бандитов, но и обезвреживали их укрывателей и пособников. Крестьянские семьи, заподозренные в связях с бандитами, обрекались на смерть от голода и холода, так как их хлеб полностью изымался, а избы сжигались.

ПАРФЁНОВО ЗОЛОТО
Большинство лиц погибших и выживших чекистов Лёнька со временем забыл. Но в его памяти навсегда осталось бледное, как бы обсыпанное мукой лицо бывшего товарища по оружию, крестьянского сына из потомственных бедняков Парфёна Мякишева. Этот паренек был одним из самых молодых отрядовцев и до поры считался честным, сознательным и бесстрашным в бою товарищем. До того октябрьского дня 1918-го, когда отряд ВЧК на лесной дороге лоб в лоб сошелся с пешей бандой стволов на тридцать.

Та стычка была короткой, бандиты скрылись в гуще ельника. Командир чекистов латыш Драугиньш решился было преследовать их, но тут у всех на виду на ноге Мякишева лопнул чиненный-перечиненный сапог, вконец разбитый от постоянных погонь за бандитами. И из-под ноги изумленным чекистам посыпались золотые "николаевские" рубли, тончайшие и невесомые на вид цепочки, какие-то камешки-"брюлики", с крестьянской аккуратностью завернутые в папиросную бумагу. Плачущий Парфен собирал эти фитюльки, ползая в грязи под ногами молчаливо обступивших товарищей. И бормотал, не переставая, о "похоронке", полученной на тятьку еще в германскую, об обезножевшей с горя мамке, о сестре, которая выжила в тифу, но схоронила грудного младенца...

А стоявшие над ним чекисты все молчали, и только Драугиньш, давно не имевший известий о собственной семье, медленно-медленно тащил из потемневшей от грязи и сырости деревянной кобуры свой потертый "маузер"... За шумом дождя выстрел оказался почти не слышен, лишь судорожно дернулась потерявшая обувку нога Парфёна, на которой в прорехах сбившейся портянки отчетливо виднелись мальчишеские цыпки. Потом Драугиньш заткнул еще дымившийся пистолет за пояс, опустился на колени возле худенького тела и сквозь слезы сказал Лёньке: "Парфёна похороним на ближнем хуторе, акт составим о передаче ценностей в Псковскую губчека. Только напишем, что вещи эти отбиты у бандитов, в бою с которыми погиб наш товарищ, сознательный боец за революцию Мякишев Парфён, 17-ти лет от роду. И еще напишем, что отряд ходатайствует о выделении семье геройски павшего бойца особой пенсии. Напиши, Лёнька, а я подпись и печать приложу".