Мы все – кавказцы! Сорок лет назад

1968-й закончен. Мы победили». Так сегодня, четыре десятилетия спустя, оценивает результат студенческой революции «Рыжий» Дани, Даниэль Кон-Бендит, ставший «лицом» Мая-68. В то время Дани изучал социологию в университете парижского пригорода Нантерра, ему было всего 23 года, и он состоял в нарушителях дисциплины. Сейчас мсье (или герр) Кон-Бендит — известный всему миру депутат Европарламента. И у него есть основания праздновать победу: согласно недавнему опросу социологов, проведенному по заказу еженедельника «Нувель обсерватер», 72 процента (!) французов считают, что Май-68 оказал позитивное влияние на французское общество. The New Times проанализировал причины и следствия майской революции

Автор редакционных комментариев газеты «Монд» Пьер Вианссон-Понте едва ли вошел бы в историю, если бы не его колонка от 15 марта 1968 года под характерным заголовком «Франция скучает» (La France s’ennuie). Он промахнулся с прогнозом самым фантастическим образом: «Молодежь (Франции. — The New Times) скучает. Студенты выходят на улицы, протестуют, сражаются в Испании, Италии, Бельгии, Алжире, Японии, Америке, Египте, Германии, Польше. Им кажется, что их могут понять, что они будут услышаны, по крайней мере им мнится, что они противостоят абсурду. А французских студентов занимает только одно: будут ли свободно допущены девушки учебных заведений Нантерра и д’Антони в комнаты к юношам, как будто к этому сводится все их понимание прав человека».

Газетчик иронизировал, а зря: спустя несколько дней возникло движение студентов Нантерра под названием «22 марта», которое возглавил Кон-Бендит, выходец из семьи немецких евреев, бежавших во Францию в 1933 году от нацистов. Да что говорить — выдающийся интеллектуал Ролан Барт примерно в то же время в одной из своих статей констатировал: «Революционная идея на Западе мертва. Она теперь в иных краях». А в новогоднем обращении президент Шарль де Голль по странной иронии истории назвал Францию «островом стабильности» (вам это, дорогие читатели, ничего не напоминает?). 3 мая все началось всерьез, хотя и здесь отчасти неосторожно повел себя ректор Сорбонны Жан Рош, натравивший на студентов, собравшихся в знаменитом внутреннем дворе университета, полицию.

Немотивированная жестокость стражей порядка натолкнулась на не менее жесткое сопротивление. Спустя неделю в Париже появились баррикады. А к 21 мая бастовала вся страна — студенческий протест кем-то был поддержан, а иные, например коммунисты, которые скептически относились к студенческому движению, его просто использовали. Хотя тогда союз студентов и левых воспринимался более чем серьезно. Андре Мальро писал: «Встреча студенческой стихии со стихией пролетарской — факт беспрецедентный». Писатель, который потом, в июне, участвовал в демонстрации в поддержку де Голля, поставил абсолютно точный диагноз — кризис западной цивилизации. Только это был не тупиковый кризис, а кризис развития. Студенты были лишь индикатором того, в какую сторону будет развиваться западная цивилизация.

БАСТУЮТ ВСЕ!
Всё смешалось на улицах Парижа. Троцкисты, маоисты, коммунисты, представители спонтанно возникавших движений. Бастовали заводские рабочие и работники домов культуры и народных театров, градостроители и актеры Комеди Франсез. Литераторы грозились построить общество социалистического типа. Живописцы изъяснялись шершавым языком плаката. Кинематографисты выступали против погони за прибылью в ущерб актам творчества. Каннский фестиваль был прерван.

Даже работники голубого экрана в едином порыве объявили забастовку. Из уст в уста передавался афоризм: «Голлизм — это личная власть плюс монополия телевидения». (Поставьте вместо термина «голлизм», например, понятие «путинизм» — и это высказывание безымянного журналиста вам понравится своим неправдоподобно точным соответствием реалиям России 2008 года!) Градостроители же, не в пример нашим проповедникам точечной застройки, «вскрыли причины провала капиталистической технократии... обнаружили несостоятельность бюрократической централизации».

Словом, разгорелась война всех против всех. Причем у каждого социального слоя, каждой цеховой корпорации находились свои аргументы и требования. Меньше всего соответствовали ситуации студенты, которые, по характерному признанию Кон-Бендита, с трудом формулировали свои слишком эклектичные пожелания: «Когда мы поняли, что нам нечего сказать, мы решили действовать». В своей последней, вышедшей буквально месяц назад книге «Забыть 68-й» бывший лидер «буйных» прямо спорит с самим собой 40-летней давности: «Все, что происходило на улицах, находилось в полном противоречии с идеологической зашоренностью маоистов, троцкистов и нас, либертарианцев». Сегодня Кон-Бендит считает, что легитимные демократические процедуры важнее тогдашнего «насилия против насилия».

СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ ПО ФОРМЕ…
И тем не менее главным в Мае-68, и это признает Кон-Бендит в своей новой книге, была идея свободы и автономии личности. Студенческая революция, переросшая во всеобщую забастовку, была социалистической лишь по форме, диалекту, средствам самовыражения. Просто другого языка, жаргона протеста, тогда не было. К тому же в то время были Вьетнам, Латинская Америка, гибель Че Гевары, прочие события из области противостояния «империалистам». Корневой, подлинный пафос революции был как раз абсолютно либеральным, если угодно, буржуазным. Антибуржуазная по внешним признакам революция — баррикады, красные флаги и прочие «пиво, девки, беспорядки» — оказалась глубоко буржуазной по сути, потому что утверждала права личности. К тому же тогдашняя Франция была достаточно иерархизированным обществом, а государство в экономическом смысле тяготело то ли к социализму, то ли к государственному капитализму. Институты государ- ства перестали соответствовать вызовам времени. Попросту говоря, оно устарело. О чем и сигнализировали студенческая революция и общенациональная забастовка. Это была революция сознания. А новое сознание требовало новых институтов.

Едва ли случайным было то обстоятельство, что даже по ту сторону железного занавеса в 60-е состоялась оттепель, начались попытки экономических реформ — в Венгрии, СССР, Чехословакии. Впрочем, Пражская весна наглядно продемонстрировала, куда именно ведет мирная революция сверху: малейшее раскрепощение экономики немедленно сопровождалось расширением степеней свободы во власти и в обществе. Тут же появлялись свободная пресса, общественнополитические движения и даже призраки многопартийности.