Упавшие в бездну

Около 16 тысяч жителей, проживающих сегодня в Пермском крае, признаны репрессированными. Это те, кто остался в живых. В годы тоталитарного режима 34279 наших земляков были приговорены по политическим мотивам к разным срокам заключения. Для многих приговор означал высшую меру наказания. В сборнике документов, подготовленном совместно архивными работниками и преподавателями вузов, представлены факты, свидетельствующие о репрессивной политике, проводимой советской властью на территории нынешнего Пермского края.

БОЛЬШОЙ ТЕРРОР 30-Х ГОДОВ
Декабрь 1934 года. По предприятиям и учреждениям проходят партийные собрания, на которых членов ВКП(б) ставят в известность о раскрытии контрреволюционного террористического центра, организовавшего убийство С. М. Кирова. Называются имена. Молодой березниковский инженер Н. Оробей, лично знавший некоторых фигурантов дела (выходцев из рабочей среды, комсомольцев первого призыва, членов партийной номенклатуры, оттесненных от руководящих постов после политического падения их патрона – Г. Е. Зиновьева), сомневается в том, что они были способны поднять оружие против своих. «Это идейные люди, хорошие организаторы, серьезные ребята, не способные из-за личных дел пойти на убийство»,— скажет он однажды. Через два года слова Н. Оробея будут квалифицированы как контрреволюционное преступление. Ворошиловский горком ВКП(б) в г. Березники исключит его из партии. Особое совещание при НКВД отправит его в лагерь.

«Теперь слово говорить, нужно подумать», – скажет в разговоре с осведомителем Степан Петрович Романов – беспартийный экономист Березниковского химического комбината, – скажет и уйдет в лагеря «за контрреволюционную агитацию» на долгих 10 лет. Государственный террор, два десятилетия подряд применяемый к классово чуждым элементам, получает новое направление, он обращен на партийные и советские кадры.

К НОВЫМ РАЗОБЛАЧЕНИЯМ!
На Урале обходились без показательных процессов. Пермь, рабочий поселок Молотово (так в те годы называлась Мотовилиха), города Краснокамск, Березники, Лысьва и Соликамск были северо-западной окраиной свердловской области – местом ссылки административной и партийной верхушки. Кроме врагов народа на Западный Урал отправляли и людей, подозрительных по части симпатии к левой оппозиции или примиренческих отношений к оппозиции правой. Они приезжали с путевками ЦК, с направлениями Наркомтяжпрома на ключевые посты в промышленности – руководителей или главных специалистов на вновь построенные или реконструированные заводы. Привозили с собой молодых инженеров, выпускников вузов, замеченных в избыточном свободомыслии и вольнодумстве. Здесь их ценили. Награждали орденами. Премировали автомобилями. Повышали по должности. Давали квартиры.

Когда началась кампания по разоблачению новоявленных врагов народа, местные инстанции не спешили в нее включиться. По всей видимости, намеревались откупиться ссыльными оппозиционерами или рабочими, когда-то служившими у белых. И местные партийцы, за малыми исключениями, не спешили с доносами. На этом рубеже пермской номенклатуре удержаться, однако, не удалось. Власти настаивали на новых разоблачениях. Начальник Свердловского управления НКВД Д. М. Дмитриев ревностно исполнял распоряжения нового наркомвнудела Н. И. Ежова. Он был человеком, беззаветно преданным службе. В октябре 1938 года, снятый со всех постов, исключенный из партии, подследственный заключенный, ожидающий расстрела, он работает «камерной наседкой», пытается склонить к самооговору только что арестованного маршала В. К. Блюхера: «Вы меня послушайте, я вас считаю японским шпионом, тем более что у вас такой провал. Я вам скажу больше, факт, доказано, что вы шпион».

Маховик чистки рядов партии постепенно затягивал «активистов ». Один из руководителей завода имени Сталина написал донос на директора завода И. И. Побережского, якобы окружившего себя троцкистами: «Учтите, что на заводе № 19 далеко не благополучно, и дальше верить Побережскому воздержитесь. Очистите завод, не дожидаясь приказа свыше». За директора моторостроительного завода заступился Сталин, попросивший секретаря горкома «оградить товарища Побережского и его работников от травли и создать вокруг них атмосферу полного доверия». Тщетно. Массовым репрессиям подвергаются командармы индустрии – директора заводов имени Сталина, Молотова, Дзержинского.

УПРОЩЁННЫЕ МЕТОДЫ ЧИСТКИ
Техника репрессий меняется. Если раньше органы двигаются снизу вверх: арест подчиненных – получение признательных показаний – арест начальника, то после ареста секретаря Свердловского обкома И. Д. Кабакова летом 1937 г. движение начинается сверху. Вместе с большим патроном берут весь клан: семью, ближайшее окружение, подчиненных, обслугу, вплоть до водителей.

В фабрикации террористических заговорщических организаций следователи НКВД используют готовую партийно-советскую властную структуру. Областное звено (обком и облисполком) превращается в уральский повстанческий штаб, городское звено – в окружной штаб. Затем следуют штабы районные, командующие повстанческими взводами-колхозами.

Органы НКВД работают поновому, ударными темпами. На отработку арестованных давались крайне ограниченные сроки – 3-5 дней на 400 человек.

Первое время, несмотря на ограниченные сроки, следствие велось медленно, но тщательно, и с малым процентом признавшихся. Такой медлительностью в отработке арестованных не было удовлетворено руководство НКВД. И примерно в сентябре-октябре 1937 года в Березники приехала бригада, возглавляемая бывшим зам. начальника УНКВД Дашевским. Она показала пример упрощения следственных методов отработки арестованных. За основу брались заявления с признанием арестованных о причастности к шпионской деятельности и составлялись протоколы допросов в отсутствие арестованного. Лично Дашевским был разработан образец протокола допроса в двух видах: один – для рядовых участников, второй – для руководителей. По стандартным образцам вымышленно присывали арестованному в протокол вредоносные действия: «Загнал в болото телку», «Организовал лесной пожар», «Выводил из строя лошадей», «Отравлял питьевую воду», «Выводил из строя механизмы», «Собирал шпионские сведения о кулацкой ссылке».

Заранее написанные протоколы подписывали за общим столом под звуки патефона, вызывая арестованных группами по 20–30 человек. По одному из свидетельств арестованная женщина после подписи протокола пустилась танцевать. Тех, кто отказывался подписывать протоколы, подвергали карцеру, иногда неоднократно, пока не подпишет протокол. Больше не нужны были доносы. Излишни собираемые материалы. Достаточно взять списки партийно-советского актива или адресную книгу, наметить лиц, подлежащих аресту, и заставить дать на них показания.

Показания выбивали площадной бранью, плеванием в лицо, холодным карцером, многосуточным мучением бессонницей в сидячем, а часто и в стоячем положении, жестокими избиениями, продолжавшимися по много часов подряд, отсутствием элементарных гигиенических условий в тюрьме. «Ни в одной камере нет коек. Вши, клопы и другие насекомые в несметном количестве ползают по заключенным, полу и стенам», – свидетельствует один из документов. В результате следователи, как правило, добивались своего, получали основания и для новых арестов, и для составления обвинительного заключения.

Тех, кого не коснулись репрессии, больше заботили иные – повседневные проблемы: задержки с выдачей зарплаты, перебои со снабжением, тяжкие условия труда, стахановщина, паспортный режим. И недовольство они выражали неполитическим способом: солеными частушками и прибаутками: «Иоська потому и велик, что обманывать велит», бранью и угрозами в адрес вождей: «За такие обеды я похоронил бы и Сталина», критическим отношением ко всем властным инициативам: «Все это одна лавочка».