«Здравствуйте, мои родные…»

«Милый друг! Что же ты не пишешь мне письма? Что за причина твоего молчания? Почему вот уже третий месяц я не получаю от тебя ни одного письма? Пиши мне, пиши, сообщи о себе и Вовочке хоть одну весточку, как вы там, все ли живы и здоровы?»… Эти строчки, как заклинания, повторяются в сохранившихся письмах Петра Могильникова. Петр Александрович пропал без вести в 1941-ом году, так и не увидев больше своей «милой бабочки» – жены, так и не подняв на руки долгожданного сынишку Володю…

Аккуратные, маленькие буквы, написанные карандашом на пожелтевших, изломленных и истертых тетрадных листах. По-мужски сдержанный почерк и краткость, сквозь которые прорывается отчаянная тоска по любимым людям, родному дому и тишине. «Сообщаю, что снова нахожусь на передовой линии. Снова слух наполняет старая музыка, грохот канонады, разрыв снарядов и визг пуль, – пишет Петр Могильников своей жене, – но это все ерунда, уже привычно, тем более, что о своей жизни задумываться не приходится».

Эти и некоторые другие письма попали ко мне на стол из фондов музея ОАО «Азот». Их принесли как свидетельства истории, как документы чьей-то забытой жизни. Читали всей редакцией. Не могли скрыть слез. В какой-то момент, читая второпях написанные строчки, думаешь — имеешь ли ты на это право? Ведь личное, не для твоих глаз предназначенное! Но почему матери, жены, дети погибших на войне солдат принесли эти бесценные, не раз оплаканные письма в музей? Наверное, они понимали, что память о родных людях и страшных картинах Великой Отечественной войны не может быть похоронена в семейном архиве.

«Здравствуй, Аня! Здесь несколько десятков уральских рабочих удерживали несколько районов города. И удержали. После отступления немцев можно было увидеть следующее: на тыну огородном, на тынине был посажен ребенок лет 3-х. Ручонки вверх, рот открытый... Да разве я могу описать точно эту трагическую картину... Я способен только мстить за эти безобразия, пока буду жив… Дурак будет тот, кто будет жалеть таких, как я. Не жалейте, радуйтесь геройским смертям мстителей за невинные души малолетних и старцев».

Командир танка «Ленин» Василий Воронищев, который написал это письмо своей жене, сгорел вместе со своим экипажем в бою. Работник РМЦ азотно-тукового завода награжден орденом Красной Звезды. Посмертно.

Треугольники писем, кажется, вот­вот рассыплются в руках. Зачитанные листы, датированные 41-ым, 42-ым и 43-им годами, словно кричат: «Не верьте никому, мы еще живы!»

«Здравствуйте, Тося и Витя! – пишет 1 апреля 1943 года снайпер Николай Тудвасев жене и сынишке, который родился после его ухода на фронт. – Тося, я был сильно контужен, лежал в госпитале около двух месяцев. Я знаю, ты считаешь меня погибшим.

Я жив и помирать пока не собираюсь. Презираю смерть! Ну, а если придет она, то что же, пора. Ведь я сам уничтожил 103 немецких пса. Помру, так знаю, за что. Тося, жду не дождусь от вас писем. Пиши чаще, сообщайте о себе все новое. Эх! Как хочется посмотреть на сына, Тося, ты бы знала! До свидания. Любящий вас Коля и папочка».

В сорок четвертом году Анастасия Тимофеевна получила вторую похоронку, но ждать продолжала. Когда надежда угасла, она отдала музею ОАО «Азот» 105 писем мужа.

Среди чернильных строчек, то тут, то там размытых каплями чьих-то слез, много фрагментов жизни и исторических свидетельств. Тот самый Николай Тудвасев пишет родным, что в полученном им письме цензура очень многое вычеркнула. 21-летний Виктор Ярыгин благодарит свою семью за посылку и распекает за непослушание младшую сестренку. «Если еще со стороны Папы или Мамы будут недовольства тобой, то я говорю тебе прямо, что тебе не поздоровится, – пишет он Але. – Живи, помогай и помни, что они воспитали тебя. Сама знаешь, сколько нас было и сколько осталось. Отец и мать нас воспитывали, одевали, учили, а ты не хочешь им помочь. Я вот тоже таким был, но если бы я сейчас был дома, то я не знаю, что бы я делал. Я бы их на руках носил. Я вот пишу, и папироса у меня 4 раза потухла».

Эти строчки солдат написал 12 января 43-его. Через месяц, 15 февраля, он погиб под Орлом.

«Дорогие родители! Мы получили письмо на вашего сына, Тимофеева Николая Афанасьевича, на которое с прискорбием сообщаем вторично о гибели вашего сына 24 августа 1942 года, вблизи Сталинграда. Фашистская пуля трижды пронзила его комсомольский билет № 0392766, который залился кровью. И был похоронен дорогой друг, товарищ в Сталинградских степях 24 августа вечером, в 8 часов, мною, секретарем бюро КСН ОА третьей роты, сержантом Соловьевым. Все бойцы-комсомольцы поклялись на могиле дорогого товарища отомстить за его кровь и жизнь».

Письмо вместе с окровавленным комсомольским билетом отправили родителям 22-летнего Николая Тимофеева сослуживцы.

«Милая бабочка! Шлю я тебе свой полный безграничной любви привет и желаю всего наилучшего в твоей молодой жизни, – начинает очередное письмо Петр Могильников и, написав несколько строчек карандашом, неизменно заканчивает: – Любящий тебя горячо, навсегда твой Петр».